Две сестры

— Да, — отвечала я ему, — теперь, когда я узнала вас, у меня действительно нет никакой причины отказываться.

— Вы меня узнали? Наверное, Нувиль говорил вам про меня. Он меня очень любит, и потому преувеличивает мои достоинства. У меня есть одно только качество, которым я могу похвастаться — это искренность. Чтобы быть искренним с другими, необходимо быть искренним с самим собой — и к этому устремлены все мои усилия. Слушайте, со вчерашнего дня я строго допросил самого себя. Вы скажете, времени у меня на это было немного, — но прежде, чем прийти сюда, я имел длинный разговор с Нувилем, и вот сейчас, прохаживаясь один по этой аллее, я попытался и, кажется, успел дать самому себе строгий отчет в том, что я есть, чего я хочу и что я чувствую. Я люблю, мисс Оуэн, — да, я вас люблю такой любовью, которая кажется мне единственно истинной и прочной. Еще прежде, чем я узнал вас, я любил вас святой дружбой. Она осталась такой же святой и теперь, когда я назвал её в своем сознании любовью. Но только она стала тревожнее, пламеннее. До сих пор я всегда считал возможным то, чего я желал, — правда, я и желал всегда лишь того, чего я мог достигнуть собственными усилиями. Но теперь это не так; надо, чтобы я вам полюбился, чтобы я предстал вам в свете идеала, от которого я в действительности очень далек. Что же мне делать? Обманывать вас, если бы я и был на это способен, я бы не мог. Жизнь моя слишком на виду, планета моя полна темных мест и пятен. Вы, быть может, не поверите, что эти пятна могут исчезнуть; ведь чтобы знать, что я могу сдержать то, что обещаю, вы должны были бы заглянуть ко мне в душу. У вас явятся сомнения, опасения, — они у вас и теперь уже есть. Словом, вы вовсе не расположены меня любить, я это вижу. Но если это так, то скажите мне это тотчас же, и скажите почему, если вы хотите, чтобы я покорился. Вы любите другого?

— Нет, — отвечала я твердым голосом. — Но…

— Не надо никаких «но»; отвечайте мне. Быть может, моя наружность вам не нравится?

— Нет. С тех пор, как я знаю, что ваша улыбка не есть выражение любезной пошлости…

— А! Так, стало быть, она выражает нечто более истинное? Но что же, что?

— Доброту, такую же искреннюю, полную и безыскусственную, какой она кажется.

— О, благодарю вас, благодарю. Но, может быть, моя беспорядочность, небрежность, с которой я до сих пор расточал жизнь, полную страстей, но чуждую истинных привязанностей…

— Во всем этом мне нечего было бы спрашивать у вас отчета, если бы появление истинной привязанности в этой жизни, до сих пор отданной страстям, должно было изменить ее к вашему благу. Но…

— Зачем эти «но»? Не надо мне их… Вы полюбили бы меня, если бы…

— Я полюбила бы вас, если бы умела, если бы могла любить.

— А вы не можете?

— Я и сама не знаю. Давно, в былые времена, я иногда задавалась вопросом, как бы я стала думать и действовать, если бы полюбила. Мне казалось тогда, что это было бы хорошо, что у меня хватило бы и преданности, и справедливости, и нежности… Да, у меня нашлось бы много нежности. Но с тех пор, как моя сестра вышла замуж, я должна была отказаться от мысли о замужестве. Я сразу состарилась. Мне скоро минет двадцать три года, но рассудок у меня, как у сорокалетней женщины. Сердце мое все прониклось чувством материнства. Я умела только охранять, баловать и лелеять существа, лишенные инициативы и безответственные — я разучилась любить иначе. У меня остался только один друг — отец, и благодаря его неоценимой дружбе я не ощущала пустоты моего существования. Пережив много тревог и печалей за сестру, я-таки ухитрилась быть счастливой в своем одиночестве. Эта работа доведена до конца. Буду ли я способна предпринять теперь совершенно противоположную работу — взять назад свою свободу, свою личную жизнь, чтобы приобщиться к существованию другого, нового человека? По всей вероятности, я внесла бы в это существование лишь мнительность и унылое настроение, которые вошли у меня в привычку. У меня, быть может, не достало бы в отношении взрослых людей той снисходительности, которую я имею к детям — потому что ведь на сестру мою я тоже смотрю, как на ребенка. Да и наконец, предположив даже, что это чудесное обновление всего моего существа удалось бы мне, все же я не была бы свободна. Я связана обязанностью, которую приняла на себя добровольно. К чему послужили бы все те жертвы, которые я принесла счастью сестры в лице ее мужа, если бы я остановилась на полдороге? Теперь я не буду больше оплачивать долги этого неисправимого кутилы. Надо перенести беду во избежание худшей. Ада по необходимости должна будет узнать истину, когда она увидит исчезновение своего собственного состояния. Но я сохраню для нее все, что у меня осталось — это поместье, в котором она и ее дети найдут себе приют. Этого будет достаточно для безбедного существования, но недостаточно для новой семьи. Вот почему я должна была обречь себя на безбрачие. Поймите же это, и не маните меня картиной иной, более светлой участи.