Две силы

Стёпка, казалось, состоял вообще из одних лохмотьев. Он был небольшого роста, но, видимо, весьма жилист. Вместо шапки на голове его красовалась копна начесанных волос. Бородка напоминала сбившийся войлок и, очевидно, никогда не знала бритвы. Нос задорно торчал кверху, а голубые плутовские глаза глядели на Божий мир вызывающе и весело. Трое его спутников выглядели никак не лучше. Это была компания таёжных бродяг, промышлявших всем, что попадётся под руку: охотой, золотоискательством, кражей, чужими головами с риском потерять свою собственную. Они брели на запад приблизительно параллельно железной дороге, и друг друга знали так же мало, как знала бы о них любая полиция мира.

– А вот тебе, кажись, и фарт, – сказал первый бродяга, – смотри: кони.

На полянке, действительно, паслись кони.

– Никак, красноармейские, – сказал Стёпка.

Все четверо сразу нырнули в тайгу: красноармейские кони могли обозначать близость солдат, следовательно, власти, следовательно, неприятности. Четыре пары зорких бродяжьих глаз ощупали всю полянку. В траве лежали люди, видимо, убитые, над ними уже кружились вороны. Кони паслись лениво, со съехавшими набок сёдлами, со спутанными уздечками. Бродяги поползли к трупам. Они ни о чём не сговаривались, но всё вышло как-то само собой: бродяги охватили полянку кольцом, как загонщики на охоте, осмотрели прилегающую к полянке опушку тайги, ничего подозрительного там не обнаружили и принялись за убитых. Молча и быстро были выпотрошены все карманы, седельные сумки и прочее, были сняты сапоги и шинели, всё, что могло представлять какую бы то ни было ценность, вплоть до белья, конечно, и оружие. Бродяги имели все основания не питать друг к другу решительно никакого доверия, каждый сваливал свою добычу в свою собственную кучу, подозрительно оглядываясь на соседей и не выпуская оружия из рук. Пока Стёпка ободрал свой участок полянки, его компаньоны успели исчезнуть: при наличии такого фарта лучше было не рисковать дальнейшим дорожным товариществом.

Стёпка оказался один-одинёшенек. Он навалил свою добычу на пойманного тут же коня и предался размышлениям. Привычная бродяжья осторожность боролась с желанием выпить. Победило желание. Стёпка двинулся по единственной дороге, которая, очевидно, куда-то вела – это была дорога на Лысково. Идти по дороге, ведя на поводу лошадь с ворованными вещами, было слишком рискованно. Стёпка свернул в тайгу, выискал там подходящее место, запрятал свою добычу в заросли кустарника, привязал лошадь к дереву и отправился пешком навстречу сияющей перспективе ближайшего кабака.

На довольно большом, но старом и покосившемся доме красовалась вывеска:

“Трактир Красный Закусон – распивочно и на вынос”. Стёпка поднялся по скрипучим ступенькам крыльца и вошёл в трактир.

– Ну, товарищ, изобрази половинку и закусон, красный или какой уж там – дело шешнадцатое.

Заведующий Красным Закусоном посмотрел на Стёпку подозрительно:

– А платить-то ты чем будешь?

Стёпка показал свою наличность – её было 37 рублей и 50 копеек. На столе перед Стёпкой возникла поллитровка и блюдо, наполненное всякой травой: капустой, клюквой, грибами и чем-то ещё. Стёпка покосился на блюдо:

– А нет ли у вас какого-нибудь вещества?

– Какого тебе вещества?

– А так, чтобы съесть, как полагается, я ж тебе не корова. Ну, мяса там, что ли?

Мяса не оказалось. Стёпка принялся за невещественную закуску. С каждой стопкой, переливавшейся из бутылки в Стёпку, Стёпкин язык начинал приобретать все большую и большую самостоятельность.

– Места тут у вас, можно сказать, гиблые, – сказал он заведующему Закусоном, – мертвяки по дорогам валяются…

– Какие такие мертвяки? – насторожился зав.

– Голые. В чем мать родила. Ты не смотри, что Стёпка сейчас не при своих, Стёпка всю тайгу наскрозь знает, вот пофартит, так я твой трактир с кишками закуплю…

– Ты это брось, – сказал зав, – чего ты треплешься, какие такие мертвяки? – спрашиваю тебя.

– Обыкновенные мертвяки. Голые. В чём мать родила.

– Где?

– У речки там, – Стёпка ткнул рукой в сторону, – верстов с двадцать отсюда будет. И хоронить некому, тоже, кооперация тут у вас…

– Ты про кооперацию брось, – сказал зав. внушительно, – тут может уголовное дело.

– А мне что? Мое дело – сторона. Я – птица вольная. Вот, намыл Стёпка золота – Стёпка и сыт, и пьян, в твой паршивый трактир и носа не покажу, виданное ли это дело – травой людей кормить…

Стёпка начинал молоть вздор. Где-то под спудом алкоголя ещё мелькала мысль о том, что лучше бы молчать, а то станут таскать по милициям и охранам. Но язык завоевывал все большую и большую самостоятельность…

– Я всё наскрозь знаю. И какие такие мертвяки – тоже знаю. Красноармейцами были, покойнички. Штук с десять. Лежат, родимые. В чём мать родила. А дай-ка, паря, ещё поллитровочку.

Зав сказал “сейчас”, вышел на кухню, шепнул там что-то трактирному мальцу, малец куда-то скрылся, а на столе перед Стёпкой очутилась свежая поллитровка.