Две силы

– И опять вы, папаша, не туда пальцем тыкаете. Я, во-первых, и вовсе не воровал, а, во-вторых, вовсе не казённый.

– А чей же?

– А просто, с колхозниками в стачку входил. Писали там всякие акты, то хлеб градом побило, то звери вытоптали, то засуха, там, какая, вот и мужикам хлеб оставался, и мне перепадало. Так что это вы, папаша, оставьте. Я только к тому, Валерий Михайлович, что я знаю, о какой тюрьме идет речь – Нарынский изолятор.

– Совершенно верно.

– Ну, планов ваших я знать не могу, да только попасть туда стороннему человеку, это, пожалуй, потруднее, чем Сталину в Царствие Небесное.

– Нет, можно попасть.

– Вам виднее. И скажу я вам ещё, Валерий Михайлович, что и на меня вы положиться можете. Я, правда, кое от чего отбился, засиделся, зажирел, папаша вот думает, что я забюрократился…

– Ничего я не думаю. Вот погоняем тебя по тайге, так ты опять человеком станешь. Парень ты ничего, Дунька, она тоже не совсем уж зря… А люди мы свои, даром что вы, Валерий Михайлович – человек учёный, а мы – чалдоны и больше ничего.

– Действительно, свои, – подтвердил Валерий Михайлович.

– Ну, а что касаемо учёности, – сказал Потапыч, – так прежде люди думали, вот, образованный – он знает. А теперь мы видим, образованный или необразованный, никто ничего не знает.

– И это тоже правильно, – спокойно подтвердил Валерий Михайлович.

Еремей Павлович оглянулся на него не без некоторого удивления.

– Ну, это извините, Валерий Михайлович, тут что-то и вы перегнули. Конечно, всего и образованные не знают, а всё-таки мост строить или человека лечить, образованность нужна.

– Так, ведь, Потапыч не об этом говорит. Он говорит о том, как государство построить, образованные раньше думали, что главная помеха – это царь. Теперь видно, что царь был опорой для всех. Выходит, как будто, и глупо, с одной стороны один человек, с другой – двести миллионов. А, вот, одного убрали, и двести миллионов попали на каторжные работы.

– Я и говорю, а всё образованные. – Потапыч вдруг поднял палец и прислушался.- А там, кажется, ещё один образованный ворочается…

Все прислушались. Из комнаты, где лежал мистер Питер, донеслось лёгкое покашливание.

– Тоже, может быть, человеку не спится, я сбегаю посмотрю, а ты, Потапыч, пока дров в печку подложи, у огня всё-таки как-то домашнее…

От столовой к какой-то пристройке шла лесенка ступенек в пять. Еремей Павлович не то перешагнул, не то перепрыгнул их все сразу, и так непринужденно, как будто в нём вовсе не было никакого весу. Потапыч открыл заслонку в русской печке, обнаружил там еще не прогоревшие совсем угли и навалил целую охапку дров. Дрова сейчас же вспыхнули весёлым и трескучим пламенем. Совершив этот хозяйственный акт, Потапыч наскоро налил себе новый стакан водки и так же наскоро опрокинул его в глотку. По тем же ступенькам и с такой же лёгкостью спустился или спрыгнул вниз Еремей Павлович, на этот раз держа на руках укутанного в меховое одеяло мистера Питера.

– Никому не спится, – констатировал он деловым тоном. – А, как я полагаю, человеку и есть хочется, вчерась то мы его не очень уж угощали, ну, а теперь уже можно. Еремей Павлович бережно усадил мистера Питера в нечто вроде кресла – основательные дубовые колья, обтянутые медвежьей шкурой.

– Ну, как вы себя чувствуете?

– Довольно плохо, – сказал мистер Питер. – Ничего, конечно, опасного, но всё болит. Это, вы говорите, первая ступень допроса?

– Первая, – ответил Валерий Михайлович. – Не стоит говорить об остальных.

– И люди всё-таки выдерживают?

– Говорят, выдерживают. Но те, кто выдержали, больше ни о чём не говорят.

– Понимаю, – сказал мистер Питер. – Но всё-таки ходить я почти не могу.

– Если суставы в повреждении, – пояснил Еремей Павлович, – первое дело – спокой. И ходить вам вовсе незачем.

– А, главное, нужно выпить и спать. Вчера желудок у вас был пустой, отвык от еды, сейчас…

– Вот, я, еловая голова! – Еремей Павлович даже хлопнул себя ладонью по лбу. – Такое и совсем забыть! Я сейчас… – Еремей Павлович исчез в одну из дверей.

– А вы о Боге и о человеке беседуете, – спросил мистер Питер с чуть заметной иронией в голосе. – Я думал, это только у Достоевского…

– Нет, не только у него. Мы сейчас говорили, кажется, о культуре вообще.

– Я говорил, – подтвердил Потапыч, – что, вот, раньше простой народ думал, что образованные – они знают, научить могут, вот и научили… Сидим мы тут, как мышь под метлой, смываться собираемся, а куда смываться, и вовсе неизвестно. А вам, товарищ американец, я, вот, водчёнки налью, тут, вот, рябки жареные, я их сейчас подогрею, вот рыба всякая, вчера ели-ели, а даже и папаша-то мой и тот не осилил.

Еремей Павлович появился, держа в руках огромную грязную бутылку какого-то допотопного образца.

– Брось наливать, Потапыч, вот этой водке лет тридцать, а, может, и пятьдесят, ещё от старых заимщиков осталась. Я, правду говоря, тоже три бочки давно закопал, то ли пропадут, то ли товарищи выпьют. Ты, Потапыч, достань там из шкафа рюмки, такое зелье пить стаканами и вовсе невозможно, враз без ног останешься.