Две тысячи журавлей

– Говорят, что он дочери своей ничего не подарил, хотя не обеднел бы, если бы одел её роскошно и всю её комнату подарками завалил. Кстати, с дочкой его произошла презабавнейшая вещь. Приглянулась она одному они, ну, тот, значится, принялся её из дому выманивать, чтобы, значится, съесть или соблазнить, – и Акутоо опять расплылся в радостной улыбке. – А девчонка-то, девчонка из дому вышла, ночью, да стихами его до того заболтала, что бедолага её до самого монастыря и довёл, и сам того не заметил, заслушавшись! Как он теперь страдает, как страдает! – и оборотень счастливо захихикал. – Ведь такой напасти и врагу не пожелаешь! Что бы демон – и помог девчонке благополучно добраться до храма! – приятель опять стал серьёзным: – Я, право, не знаю, кому тут больше сочувствовать. Не то этому они, который так вляпался, что стал всеобщим посмешищем, не то девчонке, умеющей рассказывать стихи, ведь ей теперь не поздоровится. Этот они в гневе ужасен! Сам-то я не видел, как он дерётся, но слышал…

Я спохватился:

– А откуда ты знаешь про этого демона и про аристократа, что из даймё деньги выколачивает?

– А меня на днях навестило знакомое привидение. Оно большую часть своего существования после смерти проводит в столице, ищет того, кто её погубил, но никак всё не найдёт. Ну, иногда и приведению хочется развлечься, так что она бродит по Ниппон и сплетничает со всеми духами и чудовищами, которым охота поболтать. И до чего занятные выкапывает истории, прямо слов нет! Если бы одеть её поприличнее, заставить улыбаться по-человечески, да рассказывать истории не монотонно, мрачно, жутко, а с огоньком, то можно было бы открыть свой театр да сколотить целое состояние!

Акутоо мечтательно ухмыльнулся, но быстро погрустнел:

– Увы, сколько ни бьюсь я, нет ей дела до богатства! Ой, а мы уж и пришли!

Увидев деревню, из которой вскоре мог уйти в незнакомое мне место, я сразу помрачнел.

Отец угрюмо бродил возле дома, то и дело оглядываясь на дорогу. Увидев меня в сопровождении старого монаха в потрёпанном чёрном одеянии, недоумённо поднял брови. Правда, он сразу же приметил мою правую руку, сжатую между деревянными дощечками, перевязанную, придерживаемую старой верёвкой – и лицо его окаменело. Видимо, мама, готовящая завтрак, как-то наблюдала за мужем или прислушивалась к его вздохам и шаркающим шагам, потому стоило ему замереть, как она тотчас же выскользнула из дома. За ней вылетели на улицу мои сёстры и брат.

Акутоо слегка сжал мою левую ладонь, словно говоря: «Не бойся, дружище!». Я подошёл вместе с ним к дому, не поднимая головы от дороги.

– Добрый день! – первым заговорил оборотень, не дав моим родным времени на обдумывание разговора. – Нашёл я этого мальчонку в лесу, одного. Не дело юнцу болтаться далеко от дома.

– Да этот негодник всё время убегает! – проворчала мать.

– Обычно люди бегут домой, а не из дома, – невозмутимо произнёс лжемонах.

За этим невинным замечанием мне почудилась смесь гнева и ненависти. Надо же, как он из-за меня сердится!

– Он упрям до невозможности! – мрачно сказала женщина.

Отец молча, но осторожно отодвинул её в сторону, выступил вперёд:

– Спасибо вам, достопочтенный, за заботу о мальце. За помощь ему и за возвращение домой. Надеюсь, вы не сочтёте за оскорбление скромную трапезу в нашем доме?

– Кушать я люблю, – радостно ответил старик, потирая свободной рукой живот.

Мрачно посмотрел на него. Мать рванулась вперёд. Оборотень ловко перехватил её руку:

– Не обижайте сынишку. Он у вас куда добродетельнее старого монаха. Видите, заботится, как бы я не сошёл с правильного пути, – приятель ласково потрепал меня по щеке.

Издевается?!

И остался Акутоо в нашем доме на завтрак. Старшая сестра принесла ему палочки, чашку для риса и чашку для чая, припасаемые для гостей. Мать торжественно поднесла старому монаху голову варёной рыбы. Следующий за головой кусок рыбы воцарился на тарелке главы семейства. Потом – на моей тарелке, затем на тарелке Такэру, матери, старшей сестры и, наконец, на тарелке Асахикари.

Я долго и безуспешно пытался поймать кусочек рыбы палочками, взятыми левой рукой. Родственники молчали и старались не смотреть в мою сторону. Лицо отца ничего не выражало. Не выдержав, Акутоо отобрал у меня палочки – ему не пришлось прикладывать особых усилий, чтобы вырвать хаси из моей слабой руки – подхватил кусочек рыбы и протянул мне. Я забрал подачку, съел, хорошо прожевал, проглотил и вежливо поблагодарил его. Чувствовал себя ужасно: мало того, что пользы от меня почти никакой, так им ещё и придётся возиться со мной, вкладывая мне еду в рот. Нет, ни за что! Я научусь держать палочки в левой руке!

Аса-тян переложила в мою чашку почти все свои маринованные сливы – себе сестрица оставила только две – и проворчала:

– Что-то сегодня мне совсем не хочется слив!