Две зари

Когда совсем стемнело, их проводили в клеть. Еще лет десять назад Вуефаст пристроил к большой отцовской избе две клети по сторонам в ожидании женитьбы сыновей. Была готова постель на ржаных снопах. Шум гульбы долетал и сюда – подходили все новые гости, и едва ли веселье утихнет до утра. Сквозь бревенчатую стену доносился могучий голос поющего Вуефаста:

Подходил молодец к городу незнаему,
Он кричал да звал громким голосом,
Услыхала его красная девица,
Выходила да красная девица,
Отпирала замочки железные,
Отпирала воротья медяные,
Брала его за белые рученьки,
Повела в палаты каменныя…

Унерад подошел к постели и взял ковшик из стоящей рядом кадочки с водой. Его все это действо вымотало не меньше, чем невесту, тем более что для него-то все это происходило в первый раз. Обещана застыла у двери. До сих пор они делали то, что им предписывали обстоятельства и те люди, кто имел над ними власть. Но теперь они остались вдвоем. Наступали первые мгновения их будущей общей жизни. И Обещана, несмотря на все смятение, ясно сознавала: она очень хочет, чтобы эта жизнь была долгой и доброй. Однажды она потеряла мужа, едва успев его узнать. Нет, она не желала, чтобы это случилось снова.

Но еще не окончилось то время, в котором каждый шаг заклинает и создает облик будущего.

Она приблизилась; Унерад обернулся на движение и взглянул на нее, держа в руке ковш.

– Сядь… друг мой любезный, – мягко предложила Обещана.

Поскольку для нее эта свадьба была уже второй, она чувствовала себя увереннее, чем ее супруг новобрачный. И все-таки сердце стучало возле самого горла. Хочет ли муж быть добрым к ней? Может быть, станет на ней срывать досаду, что отец принудил его к браку ради избежания позора? Припомнит ей свое увечье, к чему она невольно оказалась причастной?

– Я теперь тебя разуть должна, – она взглянула на его ноги в новых черевьях.

– Что?

– Черевьи снять.

– А, – Унерад беспокойно улыбнулся и поставил ковшик на место. – Черевьи. Успеется. Ты вот лучше что с меня сними.

Он стал расстегивать пояс. Положил его на лавку, взялся за мелкие золоченые пуговки кафтана. Стянул кафтан и тоже положил на лавку. Обещана ждала, не очень понимая, чего он от нее ждет.

А потом поняла. Унерад поднял подол сорочки – и она увидела, что под сорочкой по голому телу он опоясан тонким, как стебель цветка, шерстяным тканым шнуром, неровно выкрашенным в блекло-красный цвет. Шнур уже вылинял и обтрепался, однако девять хитрых узлов на нем держались, а по узлу, что соединял концы, было видно – его не развязывали ни разу за много дней.

– Что это? – удивилась Обещана.

Но тут же охнула – она вспомнила. Она ведь видела, как в Горинце Медвяна опоясывала этим шнуром Унерада, когда он лежал в жару и без памяти. Когда Стенар и другие русины думали, что он может умереть, а ее, Обещану, держали при нем как будущую «посмертную жену».

И так ясно ей вспомнился зимний мрак тех дней, тогдашний страх, недоумение, возмущение. У нее на глазах Стенар расписывал ее Унераду как завидную невесту, а она думала, что и так замужем – она не знала, что Домарь уже мертв. Унерад тогда даже не мог ее видеть – второй его глаз тоже был под повязкой, он пребывал во мраке Огненной реки, сам не зная, жив или нет. И не желая жить… «Стенар… дай мне в руку мечь и прикончи меня…»

И, вспомнив это все, Обещана едва не разрыдалась. Молчаливый десятский оказался вещуном – она взабыль стала женой Унерада. Только не для смерти, а для жизни.

– Науз Медвянин… Ты так его и носишь? – Забыв смущение, она подошла к Унераду вплотную и прикоснулась к шнуру.

– Так ведь она… та зелейница ваша, мне сказала: носи, сам не снимай, а пусть сыновица моя снимет, как срок придет. Попроси ее, дескать, она умеет.

– Я забыла… – со стыдом прошептала Обещана.

Как она могла забыть про науз – ведь это важно! Но где уж ей было помнить – столько всего навалилось.

– Когда срок придет – я же не знал. Думал, может, мать снимет или из наших бабок кто. А мать говорит, нет, кто надел, пусть те и снимают, а то беды не оберешься. Возьми, говорит, снизку какую, отнеси ей, чтобы она зла не держала, и попроси… – Унерад замолчал и глубоко вздохнул, словно глубиной этого вздоха оценивая последствия того совета. – А оно вон что из этого вышло…

– Но ты что же… – Обещана подняла к его лицу широко раскрытые от изумления глаза. – Если ты ради науза… Жениться… не нужно же было. Ты сказал бы… княгине… про науз. Она добрая, она бы разрешила…

– Я… не сказал. – Унерад притронулся к ее боку, словно не решаясь обнять. – Она велела – женись… Ну, чего же не жениться-то? Оно дело хорошее…

Обещана вгляделась в его лицо, пытаясь понять. Не мог ведь он, сын боярина из такой могущественной семьи, жениться только потому, что не посмел сказать княгине о своей истинной нужде!