Две жемчужные нити

Корзун протянул хорошо знакомое всем преступникам безжалостное доказательство — бланк дактилоскопической лаборатории. На нем отчетливо виднелись отпечатки пальцев лобастого, каждый по отдельности, и вся ладонь в уменьшенном виде. Отпечатки взяли тотчас, как только Корзун задержал бандита у вокзальной кассы. Преступник, отлично знавший точную механику дактилоскопии, понял, что погиб. Лаборатория никогда не ошибается. И вот ответ пришел. Пан или пропал? Пронеси и помилуй, господи, и на сей раз. Пронеси и помилуй, если рука твоя крепко владеет этой грешной землей. Что тебе стоит спасти еще одного грешника, милый боже? Лобастый купит тебе тысячу свечек и поставит во всех церквах, которые остались на территории области. Смилуйся, всевышний начальник, и весь грешный мир снова упадет перед тобой на колени.

— Читай вслух.

Бланк задрожал в руке. Лобастый побелел и опустил голову. Нижняя челюсть отвисла, словно человеку не хватало воздуха. На шее запульсировала синяя жилка. Коржов лихорадочно глотал слюну, но никак не мог проглотить.

— Может, ты позабыл азбуку?

— Не могу. Ох, не могу, гражданин начальник, — с трудом выдавил лобастый.

— Тогда слушай. Лаборатория, куда были посланы отпечатки твоих пальцев, сообщает, что они принадлежат Луке Ферапонтовичу Цимбалу, преступнику-рецидивисту, известному под кличкой Жора-Каин. Ясно?

Бандит безнадежно кивнул головой, уставившись в пол.

— А вот и твоя фотография, сделанная в Ростове. Профиль и фас. Правда, тогда ты был помоложе и выдавал себя за механика по ремонту телевизоров. Ходил с чемоданчиком по квартирам, пока не застукали. Погляди. И ателье знакомое. За спиной измерительная рейка, поделенная на сантиметры. Во всех уголовных розысках они одинаковые, эти рейки с сантиметрами. Помнишь?

Цимбал поглядел на обе фотографии, нервно вздрогнул и грудью упал на приставленный столик.

— Ой-ю-ю! Ой, мамочка родная, — стонал он, и плечи его вздрагивали.

Он не плакал, скорее злился и ругал себя на чем свет стоит за то, что связался с этим проклятым моряком, который так бессмысленно, по-идиотски втянул его в это мокрое дело. А ведь все шло как по маслу. Все заставы остались позади, впереди лежал путь к вольной и красивой жизни. И кто только выдумал эти фотоаппараты и лаборатории по криминалистике! Чтоб у них руки отсохли и зенки повылазили! Скоро придумают, гады, аппарат, который сам будет читать чужие мысли, сам найдет тебя за сотни километров и сам притащит в милицию. И что за жизнь пошла, черт ее подери? Ни тебе развернуться, ни свечкой стать, ни «занять» денег у кого они лишние, без дела лежат. Вильнуть некуда. И ничего не придумаешь. Тебя ведь не люди, машина поймала. А у нее хватка мертвая. Станешь лгать или отмалчиваться — новую беду накличешь! Еще пятерик прибавят к тому, что имел там, где мороз бабу щиплет и рубят лес. Бр-р-р! Даже мурашки по коже побежали, в черта, бога-христа и всех апостолов мать! И как назло, голос начальника совершенно спокоен. Хоть бы он закричал, ударил, все легче бы стало. Но тот хоть и говорит спокойно, а будто гвозди в душу заколачивает.

— Два месяца назад ты, Цимбал, сбежал из исправительно-трудовой колонии. Поддельных документов не достал и вынужден был скрываться. В это время открыли Новоград, и ты прибыл в город, надеясь раздобыть тут какие-либо документы. Днем спал на чердаке дома, который я покажу тебе позже, а вечером выходил из укрытия и отправлялся в пивную напротив вокзала. Тебе тяжело жилось на чердаке… Но погоди! Что это я все тебе рассказываю? Давай уж ты немного. Плохо было на чердаке?

— Ох, плохо. Кости до сих пор ноют. Дайте закурить, гражданин начальник… И воды…

Корзун выполнил просьбу и сел на свое место к большому столу. Бланк дактилоскопической лаборатории и фотографии спрятал в ящик, не закрыл его, а снова загородил локтями.

Цимбал заметил это, и его реденькие ресницы мелко задрожали. Какие еще бумаги хранит следователь в этом ящике? Там их много. И все ополчились против него. Держат его крепко, не дают свободно вздохнуть, соврать хоть слово. Вот времена настали, сгори они в огне. Ничего не поделаешь. Хоть круть-верть, хоть верть-круть. Медленно, проклиная свою судьбу и тех, кто предал настоящую дружбу, Цимбал постепенно разговорился.

Петр Сухобрус даже рот раскрыл, пораженный точной работой Корзуна. Он знал, что Иван Прокофьевич старый следователь, правда, специальной школы не кончал, а знания получил на практической работе. Петр никогда не присутствовал на таких допросах и смотрел теперь на Корзуна удивленными глазами, словно видел его впервые.