Две жены для Святослава

Но не стоит сейчас об этом вспоминать. В день солоноворота не надо думать о тех мертвых, кого не зовешь на свое угощение.

* * *

К вечеру на Святой горе было не протолкнуться – а ведь Эльга поставила здесь широкий новый двор, зная, что гостей принимать придется много. Она занялась этой постройкой сразу после смерти Ингвара: той же зимой, еще пока войско ходило в Деревлянь, распорядилась отправить мужиков в княжий бор валить бревна. Не хотела оставаться одна в доме, где они столько лет прожили с Ингваром. Глаза не глядели на эти стены, на эти лавки, столы, полки, где каждая деревяшка помнила прикосновение его рук. Казалось, в ту осень и зиму все здесь пропиталось ее тоской и скрытым ото всех отчаянием. Она и раньше знала, что такое терять близких. В год ее замужества погиб отец, потом мать ушла в избу Буры-бабы – все равно что на тот свет. Со смертью старших миришься, ибо изначально знаешь, что им придет срок идти к дедам, а тебе оставаться. Куда тяжелее терять свою пару – того, с кем собирался весь век тянуть упряжку вдвоем. И вдруг обнаружить, что в ярме жизни остался один.

Эльга надеялась оставить эту тоску на старом месте, где ее быстро разобьют в пыль молодые, бодрые голоса Святослава и его отроков. С собой в новый дом унесла лишь тайную печаль – будто колечко, снятое с руки и спрятанное на память.

Но по велик-дням пиры задавались у нее, а не у Святослава. У княгини на Святой горе и простору больше, и за хозяйством следили лучше. В домашние дела сына Эльга не вмешивалась: своя челядь есть, да Дивуша Дивиславна – Асмундова жена – глядит, чтобы дружина была накормлена и одета. А если что не так, ключникам Эльга в совете не отказывала. Но все не то, когда дом без хозяйки…

День выдался хмурый, как часто в грудень месяц[2]. Едва не с полудня по всему двору расставили и зажгли черные кованые светильники на высоких, мало не в рост человека, железных штырях – в чашах горели льняные фитили, плавающие в масле. Народ толпился между княгиниными воротами и площадкой святилища, где снег убрали, все чисто вымели и приготовили к принесению треб и возжиганию огня. Устроили и «огненные ворота», увитые зеленым лапником, не хватало лишь продольного бревна. Его, тщательно высушенное, до последнего мгновения хранили в тепле, под крышей, чтобы не отсырело. Киевляне и зимующие здесь купцы топтались на снегу, исторгали клубы пара из ртов; из-под кожухов виднелись разноцветные подолы нарядных крашеных рубах и кафтанов. Витали запахи вареного и жареного с княгининого двора. Тянуло печеным тестом пирогов. Но еще не пришло время угощения – придется ждать до ночи. Однако мало кто заправился дома: всех мужей хозяйки гнали прочь от печей, чтобы не путались под ногами и не мешали готовить угощение – живым и мертвым.

Ни Святши, ни Улеба, ни кого-то из их людей на Святой горе не было. Появятся они не скоро, а пока в старой Олеговой гриднице уже накрыт стол, а гридни – юные отроки и старики, ушедшие на покой? – сидят и стоят вокруг длинных столов, выпивают по чарке и вспоминают. Вспоминают всех, кто когда-то пил и ел под этой старой кровлей и сложил голову в каком-то из бесчисленных сражений последних шести-семи десятков лет. Сначала князей – Олега Вещего и Ингвара. Потом воевод и бояр, потом дойдет и до отроков, тех, для кого первый поход стал последним, если их помнит хоть кто-то из прежних, уже поседевших товарищей…

– Я, Иггимар сын Гримкеля, выпью эту чару в память моего деда, Стейнмара Секиры, он погиб в походе на вятичей сорок лет назад. Отроком он пришел в Киев в дружине Вещего и оставался верен ему до самой своей смерти. Вторую чару я подниму за моего отца, Гримкеля сына Секиры – он был гриднем Ингвара и погиб с ним в один день. А эту чару я посвящаю богам и прошу их об одном: чтобы мне всю жизнь служить тебе, Святославе, как мои предки служили твоим предкам, и умереть с тобой в один день и час…

В князеву гридницу в этот день заглядывали все, кто хоть раз выступал под княжьим стягом. Женщине там нечего делать, и Эльга никогда не ходила туда, хотя тоже могла бы многих вспомнить.

Когда стемнело, отроки стали запускать народ в княгинину гридницу. Эльга поставила ее себе, зная, что в отсутствие сына ей придется принимать народ и давать пиры. Но и когда Святослав пребывал в Киеве, она устраивала пиры в череду с ним. К Эльге ходили даже охотнее: и хозяйничала она лучше, и умела показать, что рада гостям. Святослав, слишком еще молодой, не осознавал важность добрых отношений с людьми; он пока ценил лишь верную дружину да ратную доблесть.