Две жертвы

Но если освтить подземелье, изумленнымъ глазамъ представится странная картина: въ углу, у сырой стны, поставлена желзная кровать, на кровати перина, подушки, шелковое стеганное одяло; рядомъ, на широкомъ кресл, брошена мховая женская шуба; столъ, кувшинъ съ водою, потомъ еще другое кресло, коврикъ у кровати. И вс эти вещи — роскошныя, дорогія, вынесенныя изъ богатыхъ верхнихъ покоевъ; но въ какомъ он вид?! Все запылено, загрязнено, блье давнымъ-давно не перемнялось на кровати. И на этомъ грязномъ бль лежитъ, вытянувшись своими изсохшими членами, существо человческое, женщина, одтая въ какое-то подобіе когда-то богатаго шелковаго платья, отъ котораго остались теперь только одни лохмотья. Длинные русые волосы не чесаны, не заплетены въ косы, безпорядочно разметались по грязной подушк. Лицо женщины, зеленовато-блдное, осунулось, и трудно въ немъ уже замтить слды прежней, недавней красоты и молодости.

А между тмъ, года три тому назадъ, эта женщина была молодой красавицей, сильной и здоровой, у которой во всю щеку игралъ румянецъ, прекрасные глаза которой свтились умомъ и добротою…

Эта женщина — похороненная торжественнымъ образомъ, всми позабытая графиня Девіеръ.

Не солгала Петровна. Она жива, если только можно назвать жизнью ея теперешнее существованіе. Она жива, хотя смерть давно борется съ ея крпкой, здоровой натурой: побда смерти, можетъ быть, уже близка, но все-же еще не совершилась.

Сколько разъ несчастная графиня звала смерть; сколько разъ молила Бога сжалиться надъ нею и послать ей успокоеніе. Но теперь уже давно она перестала молиться и звать смерть. Давно она проводитъ дни и ночи безъ мыслей, безъ чувствъ, безъ всякаго сознанія.

Рдко приходитъ она въ себя; тогда все снова проясняется передъ нею, снова отчаяніе охватываетъ ее и она бьется о каменныя стны своей темницы, рыдаетъ и проклинаетъ… Но проклятья скоро смолкаютъ, она длаетъ надъ собою страшное усиліе, начинаетъ молиться и незамтно, среди этой молитвы, нападаетъ на нее забытье. И опять она ходитъ, не замчая окружающаго, садится или ложится и говоритъ сама съ собою, а о чемъ, того не знаетъ.

Она чувствуетъ только холодъ и голодъ. Когда ей холодно, она надваетъ свою шубу; когда голодна, слушаетъ, чутко прислушивается… и вотъ раздаются шаги, глухо повторяясь по корридорамъ… ближе, ближе… щелкаетъ замокъ, со скрипомъ отворяется дверь, входитъ Петровна, приноситъ ей пищу. Она стъ жадно и поспшно, а потомъ, насытясь, или ложится и засыпаетъ, или говоритъ опять сама съ собою и ужъ не замчаетъ присутствія Петровны, не слышитъ ея вопросовъ, не понимаетъ ее, не видитъ, какъ Петровна иной разъ перемняетъ блье на ея кровати, какъ иной разъ своими дрожащими, старческими руками причесываетъ ей голову.

При наступленіи осени Пётровна, въ сопровожденіи молчаливаго и мрачнаго человка, переводитъ графиню въ другое подземелье, гд есть печка, которую этотъ-же мрачный, молчаливый человкъ обязанъ топить, чтобы графин не было холодно. Но онъ часто забываетъ свою обязанность, и холодъ и сырость насквозь пронизываютъ несчастную, и она кутается въ свою шубу.

Проходятъ дни и ночи, недли, мсяцы, годъ, другой, третій, а графиня все жива, только совсмъ высохла, только совсмъ потеряла свой прежній образъ. Она — скелетъ, обтянутый кожей, призракъ, появленіе котораго способно испугать самаго храбраго человка.

Но и среди этихъ перемежающихся порывовъ отчаянія, безумія и забытья, все-же иной разъ мелькаютъ для графини минуты и даже часы счастья. Случается, что по долгу сидитъ она неподвижно на своей грязной кровати, устремленные во мглу глаза ея блестятъ, на сухихъ, увядшихъ губахъ мелькаетъ улыбка. Она позабыла весь ужасъ своего существованія, всю безнадежность. Она всецло перенеслась въ прошлое и живетъ имъ. На яву ей снятся свтлые дни, ей чудится, что прошлое снова вернулось. Она молода, здорова, счастлива, окружена родными, окружена шумомъ и блескомъ столичной жизни. Ей слышатся веселые звуки музыки. Передъ нею мелькаютъ нарядные кавалеры и дамы, со всхъ сторонъ раздается гулъ веселящейся толпы.

Вотъ склоняется передъ нею молодой красавецъ, приглашая ее на танецъ. Она протягиваетъ ему руку, выступаетъ впередъ. Веселые звуки, то замедляясь, удаляясь будто, то вдругъ приближаясь, захватываютъ ее и она граціозно повертывается и вправо и влво, машинально выдлываетъ хитрые па и поклоны менуэта.

Вотъ надъ самымъ почти ея ухомъ раздается голосъ… Одно за другимъ прямо въ сердце ей вливаются дорогія слова, отъ которыхъ такъ ярко вспыхиваютъ ея щеки. И сердце сладко замираетъ. То слова любви, первыя слова любви, общающей еще неизвданное счастье.

Какъ непохожимъ на всхъ остальныхъ кажется ей человкъ этотъ, какъ онъ выше всхъ, всхъ умне и краше, и какъ она въ него вритъ!..