Две жизни

— Это мы сделаем вечером. День короток, каждую минуту надо беречь. К тому же меня ждут рабочие. Вы, Алексей Павлович, пойдете со мной. Надо прогнать пикетаж. Возьмите своих рабочих. Тася, скалькируйте профиль для Ирины Николаевны. Она ждет его. Все. Пошли.

И я еле успеваю за ним. Я никогда не думал, что он так легко и быстро ходит. Он, как на пружинах, взлетает на завал, свободою перепрыгивает ручьи по три метра шириной, раздвигает от себя, словно воду, переплетения кустарников.

— А теперь идите дальше, до первого сторожка. От него ко мне потянете линию. Да будьте поточнее, вы уже сделали промер на косогоре. На первый раз я вам это простил. Но теперь, после благодарности за хорошую работу, вы не можете считаться неопытным пикетажистом. Желаю успеха!

— Спасибо! — И в том же темпе я быстро иду дальше. По дороге встречаю Мишку Пугачева. Как он похудел!

— Ты что, болен? — спросил я его.

— Здоров. Загонял меня Кирилл Владимирович по косогорам. Ну и работает, еле успеваю с рейкой бегать... Извините, бегу. Ждет он меня...

Я прошел еще с час, прежде чем натолкнулся на сторожок. Отсюда я потянул промер к Костомарову. Работалось легко, за день мы дошли до конца просеки. Я думал, что пойду на ночь в свою зимовку, но Костомаров забрал меня с собой. Его зимовка, вернее землянка, такая же, как и наша, но внутри лучше. Стоят стол, складные стулья. Горит больше свечей. Песок с потолка не сыплется. Две печи обогревают помещение.

Я не представлял себе, как повстречаюсь с Ириной. Я понимал, что она не обязана ни в чем отчитываться передо мной, и все же знал: как только увижу ее, она не то чтобы смутится, но почувствует себя виноватой. Что-то все же было в наших отношениях. Может, то, что она знала, что я люблю ее, и, пожалуй, единственная понимала, что любви у меня к Тасе не могло быть.

Но Ирины в землянке не было. Она еще не вернулась с поля. За столом сидел Покотилов, высчитывал отметки. Он кивнул мне и углубился в свое дело. Коля Николаевич только что пришел.

— Ну как? — спросил он.

— Что как?

— Поедим? — вытирая руки полотенцем, улыбнулся он. — Ух, и поедим!

Вслед за Костомаровым вошел Васька Киселев. На вытянутых руках он нес большую кастрюлю. Поставил на стол.

Ели молча. Костомаров думал о чем-то своем. Отодвинув тарелку, он тут же развернул профиль и начал просматривать его.

— Прямая два километра не так уж плохо для косогора, — сказал он, ни к кому не обращаясь, — к тому же будет площадка.

— Много скальных работ, — сказал Покотилов.

— Ну и что? — как мне показалось, со злостью, спросил Костомаров. — Чего вы боитесь скальных работ? Неужели вы считаете более выгодным осушать мари, делать насыпи, нежели взорвать породу?

— Непривычно... Слишком уж много скальных работ.

— Заладили: много, много... Столько, сколько надо. Зато какая опора будет! Нет, нет, это вариант единственный, правда, сложный, но самый экономичный.

Вошел Батурин.

— Почту принес, — сказал он и положил на стол кучу газет и писем.

Кирилл Владимирович сразу же отобрал изо всего принесенного большой квадратный пакет. Вскрыл его.

— Где патефон? — весело спросил он.

Я нагнулся к его кровати и достал голубой ящичек. Все, кто был в землянке, смотрели на Костомарова с удивлением.

— Говорящее письмо. Голос сына, — пояснил он, ставя пластинку. Игла зашипела, и вдруг в землянку ворвался звонкий мальчишеский голос. Было даже такое ощущение, будто он оттуда, где весна, солнце, веселые ручьи, голубые лужи...

— «Здравствуй, папа! Папа, я учусь хорошо...» (Кирилл Владимирович смущенно и мягко улыбался, как бы позволяя себе эту слабость.)

— «...Не хвастайся, будь скромным», — раздался женский голос. Он был холоден и сух.

Кирилл Владимирович глухо сказал:

— Это жена.

— «Папа, я учусь, — уже невесело сказал мальчик. — Я дружу с хорошим мальчиком. Его зовут Вова. Папа, я тебя очень люблю! Очень, очень люблю!»

— «Ты, конечно, понимаешь, Кирилл, он преувеличивает, — раздался опять голос жены. — Он просто любит тебя».

Скрипнула дверь, отошел полог, и на пороге встала Ирина. Костомаров не заметил ее, сидел, подперев крутолобую голову ладонью. Ирина встревоженно перевела взгляд с патефона на него и опять на патефон.

«Я тебя просто люблю...» — тихо и грустно сказал мальчик.

Потом наступило молчание, только шипела пластинка.

— «Кирилл, ты не должен обижаться на меня, — раздался спокойный голос жены, — я пишу редко, потому что часто писать нет необходимости...»

Кирилл Владимирович хотел было снять пластинку, но убрал руку и неловко улыбнулся.

— «...Просьбу твою, как видишь, выполнила — голос Женика записан. Теперь ты можешь слушать его. Целуем тебя. Желаем здоровья и, главное, успеха в работе. Твоя жена Вера и сын Евгений».

Это была очень грустная пластинка, и той радости, какую Кирилл Владимирович ждал от нее, он не получил. Он остановил патефон и только тут увидел Ирину.

Она подошла к нему. Они встретились глазами и улыбнулись друг другу.

— Голос сынишки записан, — сказал он.

— Ты рад?

— Да. Я скучаю по нем. — Он убрал пластинку и, будто только теперь заметив меня, Покотилова, Колю Николаевича, нахмурил брови.