Две жизни

По пути я мог воочию наблюдать крайнее разложение армии после понесенных потерь, людских и материальных. Видел я и наши отвратительно грязные окопы. Пока я ожидал немецкого офицера, несколько опоздавшего, солдаты накормили меня из своего котла обедом, который можно было есть только после продолжительного голодания.

Германский офицер посадил меня в свои сани, завязал мне глаза и в таком виде привез меня в свой окоп на немецкой позиции, где мне развязали глаза. Я долго не мог поверить, что две маленькие комнатки с деревянным полом, оклеенные светлыми обоями, с занавесками на окнах, с картинками на стенах и с цветочками в горшках были обычным жильем рядового офицера на позиции. Хозяин накормил меня хорошим, но простым обедом, даже с вином, и когда я отдохнул, повез меня далее в Барановичи, откуда поезд должен был доставить меня в Брест. В Барановичах в офицерском собрании мне был предложен еще обед с вином вроде шампанского.

Ночь провел я в поезде, а наутро 6 декабря прибыл в Брест и был водворен в один из блоков (двухэтажных каменных флигелей, стоявших по бокам улицы), отведенных для жилья русской делегации, прибывшей за день до меня. Я представился председателю ее — А. А. Иоффе, познакомился с членами нашей делегации и с подчиненными мне другими офицерами комиссии по перемирию. Велико было мое изумление, когда среди членов делегации я встретил старого знакомого по Московскому университету — Михаила Николаевича Покровского. Он стал с тех пор известным ученым-историком. Мы узнали друг друга и почти не расставались за все пребывание в Бресте: вместе ходили в офицерское собрание пить утренний чай, завтракать, обедать, а после обеда гуляли по отведенным для наших прогулок местам.

В первый же день за завтраком я был представлен генералу Гофману — начальнику гарнизона Бреста — и начальнику штаба Восточного фронта, а также офицерам штаба. Среди последних, как я заметил, важную роль играл майор генерального штаба Бринкман — начальник оперативного отделения. Остальные офицеры были, по-видимому, без значительных ролей.

К нам приставили особого офицера, хорошо владевшего русским языком; он окружал нас самыми разнообразными услугами, в которых мы не могли не нуждаться в незнакомом городе-крепости. Ему, конечно, было поручено и следить за каждым из нас, членов делегации, в которых Гофман видел лишь агитаторов.

Надо сказать, что о Гофмане я уже давно составил себе совершенно определенное представление как об одном из наиболее даровитых немецких военачальников. Подобно тому как в австрийской армии я привык считать центральной фигурой начальника генерального штаба Конрада фон Гетцендорфа, так у немцев за последнее время мое внимание сосредоточивалось на деятельности и личности генерала Гофмана. Как начальник штаба Восточного (русского) фронта он в моих глазах превосходил и Фалькенгайна (начальника штаба верховного главнокомандующего) и всех других немецких стратегов, не исключая Гинденбурга и Людендорфа, своим умением правильно оценивать обстановку. Все это настраивало меня внимательно присматриваться к Гофману по приезде в Брест.

Охотно разговаривая со мной как с генералом, а также, думается мне, поддавшись небольшой лести по его адресу, он довольно откровенно (не опасаясь, очевидно, нас, как уже бывших противников) по разным случаям высказывал свои суждения не только о русских операциях, но и о действиях центральных держав.

Прожив около полугода в России и будучи в течение нескольких лет начальником русского отдела в прусском генеральном штабе (русско-японскую войну он провел в прикомандировании к японской армии), Гофман был хорошо знаком с нашей армией и сносно, хотя и не свободно, говорил по-русски. В беседах со мной он всегда переходил с немецкого на русский язык; я объяснял это его желанием под предлогом стеснения в русской терминологии менее точно высказывать свои мысли. Он с раздражением говорил об отсутствии должной решительно-сти у германского верховного командования по отношению к России, об ослаблении в сентябре французского фронта на несколько корпусов, использованных не для наступления с австрийцами по правому берегу Вислы с целью отрезать русские армии в Польше, а для поддержки Гинденбурга в его бесполезных действиях против Ренненкампфа. Между тем увод этих корпусов дал французам возможность оправиться и произвести «чудо на Марне», которое в сущности и явилось переломным моментом войны в пользу Антанты.

Не выправили дела и вновь сформированные корпуса, к тому же снова разделенные поровну между французским и русским фронтами, не принося пользы ни первому (в сражениях у Ипра), ни второму (для взятия Варшавы).

Столь же бесполезно, по мнению Гофмана, немецкое верховное командование провело 1915 год, использовав громадные силы (чуть не 30 корпусов) на выталкивание русских из Галиции и бесцельные, хотя и успешные, бои против 10-й армии вместо того, чтобы решительным наступлением на Вильно и Гродно сразу отрезать русские армии.