Две жизни

Я охотно согласился с Гофманом и даже привел в подтверждение слова профессора Гейсмана из Академии Генерального штаба, что оправданы лишь те бои, которые являются «целесообразными» с точки зрения политики и стратегии и «планосообразными» с точки зрения тактической.

— А что, Гейсман был немец? — не без внутреннего удовольствия спросил меня Гофман, несомненно полагая, что дельные мысли могут родиться только в немецкой голове.

С неменьшей горечью Гофман поведал об известных нам и без этого откровения более свежих неудачах немцев в 1916 и 1917 годах на французском фронте, когда крон-принц в течение нескольких месяцев с упорством, достойным лучшего применения, заставлял своих солдат нести невознаградимые потери под Верденом, принуждая свои войска обращаться к обороне на Сомме и против Брусилова — Клембовского на русском фронте. Занятно было при этом смотреть на Гофмана, этого надменного тевтона, вынужденного признать, что немцам были открыты глаза на правильные действия против укрепленных районов представителями столь им презираемого славянского племени!

Из отрывочных высказываний Гофмана было ясно что он отводит душу, рассказывая, как Людендорф, занявший место вершителя судеб в верховном командовании, не внял его совету нанести ответный удар Юго-Западному фронту и тем хотя бы удержать Румынию от выступления; как тот же Людендорф отверг еще более благой совет Гофмана предоставить в его распоряжение пяток дивизий для развития наступления от Злочева на Тарнополь и Одессу, чтобы отрезать русских в Карпатах, и т. д.

Гофман представлял среди всех, окружавших его, наиболее импозантную фигуру. Вильгельм знал, кого поставить начальником штаба Восточного фронта при бесцветном Леопольде и кому поручить переговоры с большевиками. В свою должность Гофман вступил лишь недавно, выдвинувшись как автор плана Танненбергского сражения 20 августа. Он был произведен в генералы с подчинением по линии штабной службы Фалькенгайну.

Как пруссак-юнкер, Гофман был надменен — свысока относился к российской делегации в целом. На мирные переговоры смотрел с явной опаской, боясь, как бы они не упрочили значения русской революции в глазах широких народных масс. По внешнему виду это был типичный немец: высокий, плотный, слегка рыжеватый, с гордым, злым лицом, высокомерно державшийся со всеми. В своей каске с шишаком он представлял красивую воинственную фигуру, но я находил, что еще более к нему шел бы древнегерманский головной убор с двумя большими рогами. Лучшего натурщика нельзя было бы сыскать для какого-нибудь Марса! Чувствовалось, что он дирижер, твердо держащий в своих руках все: от войск на фронте до лакеев в офицерском собрании. Все беспрекословно повиновались не только его приказаниям, но даже малейшим знакам. Имея за спиной Вильгельма, Гофман в период брестских переговоров был фактически руководителем делегации союзных держав. Помнится, я читал в каком-то немецком сочинении уже после Великой Отечественной войны, что Гитлер усвоил полностью систему взглядов, идей и понятий, высказывавшихся Гофманом по военным и политическим вопросам. Состоя лидером военной партии, он был идейным выразителем и взглядов Вильгельма на славянство как на навоз для удобрения германской культуры. Позднее Гофман выступил с книгой «Der Krieg der versaumten Gelegenheiten» (1923 год) — «Война упущенных возможностей». Он сожалел в ней, что главный удар в начале войны был направлен не на Россию с целью полного ее разгрома (должно быть, поэтому он и пытался в Бресте наверстать упущенное).

Зная, что в планы русского Генерального штаба не входило отступать в глубь страны, Гофман развивал мысль, что, действуя вместе с австрийцами, немцам удалось бы нанести России сокрушительный удар, избегнуть вовлечения в войну Англии, Италии, Румынии и Америки. Эти расчеты на успех он строил на малой подготовленности к войне русских, на революционном настроении народа, на малой авторитетности русского командования. Его взгляды были типичным продуктом немецкой военщины. В них он вместе с австрийским Конрадом был последователем плана Мольтке Старшего, противником принятого Вильгельмом плана Мольтке Младшего и видоизмененного плана Шлифена.[77]

Надо сказать, что я, несмотря на высокую оценку стратегических способностей Гофмана, невзлюбил его с первого взгляда. Я возненавидел его, когда, представляясь ему, был встречен возгласом:

— А! Значит, вы назначены замещать бедного Скалона, которого уходили ваши большевики! Не вынес, бедняга, позора своей страны! Крепитесь и вы!

— Я не давал вам повода беспокоиться обо мне, — насмешливо ответил я.

Два слова по поводу этих возгласов Гофмана, сделавшихся мне понятными лишь к концу дня, после разговора с приставленным к нам офицером.