"Две жизни" (ч.II, т.1-2)

Задолго до этой минуты Дженни, не спавшая почти всю ночь, никак не могла решить, пойдёт ли она к лорду или нет. То ей казалось, что это бессмысленно, потому что ничего нового, кроме ходульных наставлений, она не получит. То ей хотелось покорить этого человека и заставить его служить себе в гораздо большей степени, чем он делал это для Алисы. Мелькали мысли, что он не женат, и какая бы это была победа — вдруг стать его женой и иметь в подчинении его и весь дом, а не только Наль и Алису. Но когда она вспоминала его взгляд, под тяжестью которого выходила из его кабинета, чуть не приседая к земле, — фантазии её разлетались прахом, ей становилось страшно встретить эти глаза, от которых ничего не укроется. Снова Дженни думала об Алисе и её жизни. Быть труженицей вроде сестры, сидеть часами за роялем или книгами, — Дженни приходила в ужас от перспективы всякого регулярного труда. Она окончательно решила не ходить к лорду Бенедикту. Раздражение, вызванное завистью к сестре, поднималось теперь в Дженни всё с большей силой. В душе её уже не было раскаяния, она перестала сожалеть о причинённых сестре обидах. "Так ей, дуре, и надо, — тоже мне юродивые, папенька с сестрицей", — думала Дженни. Она не сомневалась, что дура сейчас сидит в деревне и шьёт Наль туалеты. Горькое чувство в её сердце вызывалось не положением сестры, приживалки, как она полагала, юной графини, а тем, что у неё отняли способную швею и усердную горничную. Дженни подошла к зеркалу и осталась недовольна собой. Кожа сегодня была какая-то сухая, на лице следы утомления, глаза не такие блестящие и даже губы побледнели.

Она открыла окно и стала разглядывать при свете дня свой туалет, присланный вчера портнихой. Он показался ей слишком ярким, даже кричащим. Ярко-фиолетовый костюм с серебряным кружевом у ворота и такая же шляпа. Когда луч солнца упал на материю, глазам стало больно. Портниха предлагала совсем иное сочетание красок, уверяя, что сама Дженни так ярка, что её красота нуждается только в элегантной рамке. Но Дженни, боясь затеряться в толпе, не уступила уговорам. Теперь она раскаивалась, но было поздно. Пасторша тоже отклонила совет портнихи надеть чёрный костюм, а пожелала платье зелёного цвета. И сколько её ни уговаривала Дженни, она заказала себе ярко-зелёное платье и зелёную же шляпу. Каково же было отчаяние Дженни, когда мать ещё надела ожерелье, подаренное ей на свадьбе Наль. Только категорическое заявление Дженни, что она сейчас же разденется и останется дома, заставило пасторшу снять бриллианты и прикрыть жирную белую шею.

— Вы, мама, столько лет ездили на скачки и неужели не заметили, что туда ожерелья не надевают.

Плотная фигура пасторши казалась втиснутой в облегающий зелёный футляр. Когда-то красивые формы давно утеряли свою прелесть, но владелица их, привыкшая слыть красивой женщиной, всё ещё считала себя таковой, в чём убеждали её лёгкие и мимолётные победы. Теперь Дженни понимала, что обе они плохо и вульгарно одеты. Но было поздно. Друзья матери уже приехали за ними. Дженни с тоской посмотрела на жалкий наёмный экипаж, в который были впряжены две клячи. Мысленно она представила элегантную коляску, ежедневно приезжавшую за Алисой. И она ещё раз вспомнила, что Алиса и пастор в деревне, и теперь подумала об этом с облегчением.

Экипаж тронулся; пасторше казалось, что она очаровательнее своей дочери, хотя и любила её горячо, до обожания. Но сейчас Дженни была хмурой и совсем неинтересной. Мать с дочерью, с самого того вечера, когда ни Алиса, ни пастор не вернулись домой, больше о них не говорили. Но каждая знала, что мысль об Алисе гвоздём сидит в сердце другой. Щебеча пташкой, пасторша считала, что украшает путь на скачки, а Дженни сгорала со стыда и досады от бестолковости матери. И была рада, когда они наконец приехали. Сделав над собой усилие, Дженни постаралась улыбнуться своему кавалеру, предложившему ей руку. Она сразу же убедилась, что опасения её были верны: несмотря на многотысячную толпу и яркость летних туалетов, их рыжие головы и кричащий цвет платьев не остались незамеченными, им вслед неслись фривольные замечания.

С трудом отыскав свои места, Дженни и пасторша стали рассматривать публику. Кавалеры обратили их внимание на то, что места находятся почти напротив королевской ложи. Высший свет, правда, не спешил рассаживаться. Но, наконец, и ложи стали наполняться публикой. Только три ещё пустовали, из них одна королевская. Но вот послышался какой-то гул, возбуждение пробежало в толпе, это прибыла королевская чета.

Раскланявшись с публикой, устроившей овацию, король подал знак к началу скачек. Дженни и пасторша, рассмотрев королеву и дам из её свиты, ещё раз поняли, как была права портниха. Даже в пёстрой толпе их туалеты бросались в глаза. Разглядывая ложи, Дженни вдруг вскрикнула, побледнела и опустила свой бинокль.

— Что с тобой? — с беспокойством спросила пасторша. — Я уколола палец о свою брошь, — небрежно ответила Дженни, — но теперь уже всё прошло.