Две жизни лейтенанта Деливрона

И все же унизительное положение людей, лишенных свободы и вынужденных долгое время томиться на чужбине, невозможно было смягчить дружелюбием населения и лояльным отношением властей. В плену одолевает и унижение, и обида, и жалость к другим, и жгучая тоска по свободе и родине, и страшная тягость бесцельной, томительной неизвестности, горькие минуты нарождающихся событий внутренней жизни без идей, без смысла. Русские остро переживали вынужденную неволю, многие из них мечтали о побеге на свободу, а некоторые решались на это. Японская охрана сурово пресекала нарушения закона. Контрразведка следила за порядком и стремилась предотвратить острые ситуации.

Лейтенант Ямагути объяснил Деливрону, что от него требуется, и несколько раз сопровождал в поездках по лагерям. Андрей понял, что капитан Ояма поручил младшему товарищу руководить им на время выполнения поставленной контрразведчиками задачи. На первых порах они вместе ездили в лагеря в окрестностях Токио и Йокогамы. Когда Андрей собрался ехать в южные районы страны, Ямагути заявил, что Деливрон способен справиться самостоятельно, и возвратился в Токио. Офицеры снабдили своего учителя документом, в котором говорилось, что его предъявитель действует по заданию Генерального штаба Японии.

В декабре 1904 года Андрей направился в лагерь Мацуяма на острове Сикоку, где могла находиться Коико, которую тоже стали командировать в лагеря, вернее, в лагерные госпитали. Девушка написала ему об этом в одном из последних писем.

Знакомясь с начальником лагеря полковником Коно, Андрей спросил, какая у него обстановка, нет ли у военнопленных проявлений недовольства? Пожилой офицер в ответ удивленно взмахнул руками и сказал:

– Что вы, в нашем лагере этого не может быть! Познакомиться с условиями жизни русских по моему приглашению приходят представители Общества дружбы, созданного нашими знатными горожанами, и Общества духовного утешения, основанного православным епископом Николаем Японским. Никто не может сказать ничего дурного.

Ворота в лагерь были открыты, хотя рядом для порядка сидели японские солдаты-охранники. Деливрон прошел на территорию и увидел несколько просторных деревянных бараков. На длинной скамье возле двери перед одним из них курили казаки-бородачи, судя по желтым лампасам и погонам из Уссурийского казачьего войска. Двое из них, урядник и подхорунжий, рассматривали неизвестно откуда появившуюся цветную картинку китайского государственного флага, где на желтом поле изображен дракон с длинными белыми усами и красное солнце в левом верхнем углу. Подхорунжий, выпустив облако дыма, ткнул пальцем в рисунок и удивленно сказал:

– Каки усишши!

Урядник тут же откликнулся:

– Энто он жалаить наше сонце стрескать! Падла желторотая!

– Иде ж видать, што желторотая, глянь, у него вся пасть красная, кровь так и текеть!

– А усишши белые, чисто опарыши на твоем катухе!

– Ну, на моем! На твоем! – со злостью ответил подхорунжий, сплюнул на ладонь и загасил цигарку. – Опарыши! Ишь чего выдумал!

– Доброго здоровья, станичники! – вступил в разговор Деливрон.

– И вам бывать здорову, господин хороший!

– Давно попали сюда?

– Почитай, с начала осени маемся, как Ляояном в засаду попали, – словоохотливо сообщил урядник, явно обрадовавшийся новому человеку.

Подхорунжий пояснил:

– Наш Уссурийский полк в кавалерии у инирала Мищенки был, коли слыхивали про такого. Храбрый инирал! В разведку нас послал – вона все здесь, – он кивнул в сторону трех других уссурийцев. – Кроме старшого. Утро стоит раннее, дожжишше хлещеть, дороги так развезло, что кони еле ноги передвигают, не видно ни зги. Наскочили на ихнюю разведку, и в пики, в сабли крошить супостатов стали. А их, чертей, все более и более. Сотня, поди, не меньше! Старшого нашего застрелили, а на оставших по десятку на кажного навалилися. Скрутили и к себе уташшили. Стыдоба!

Уряднику не терпелось расспросить незнакомца:

– А сам-то, господин хороший, из каких будешь? Ахфицер, видать? С какого лагеря?

– Я – моряк, сюда еще в мирное время попал. С корабля привезли с малярией. Пока лечили, тут и война началась. То ли вольный, то ли пленный, а домой тоже не отпускают. А ваших офицеров-то где держат?

– Дык, вона на горе дом стоит, тама они.

Андрей распрощался с казаками и пошел по дороге наверх. Вошел внутрь каменного здания, которое оказалось почти пустым. Лишь два-три офицера, укрывшись шинелями, спали поверх одеял на железных койках. За столом что-то писал еще один в форме кавалерийского поручика. Он был довольно крепкого телосложения, это бросалось в глаза, несмотря на то, что сидел, склонившись над бумагой. Услышав шаги, поручик поднял голову и взглянул на вошедшего. Не иначе, кавказский князь, решил Андрей, взирая на волнистые смоляные волосы, аккуратно подбритые усы и благородный восточный профиль лица.

– Поручик Тагеев Борис, – офицер встал и представился.

– Лейтенант флота Деливрон Андрей.

– Моряк! Где же вас в плен взяли? По Артуру я вас не припоминаю. Не из Владивостока ли вы?