Две жизни

— Я тоже. Ну, все, поздоровались. Хватит, а то прическу испортишь. Я ради твоего дня три часа с утра у моей парикмахерши очереди ждала. Это тебе шарф, чтобы зимой не мерз. И шампанское. Не для тебя, мне, за твое здоровье выпить. У тебя шампанского, конечно, нет, а если есть, так ты ведь на меня не рассчитывал. Вечером, наверное, дочек ждешь. И академика. Не люблю его. Ничего плохого мне не сделал, а не люблю. Ходит к тебе грехи замаливать.

Быстро пробежала по комнатам.

— Господи, грязь какая. А ведь, небось, после моего звонка прибрался. Представляю, что раньше было. Что ж, у девок твоих времени нет, чтобы хоть раз к отцу зайти, элементарный порядок навести?

— Ты же знаешь, милая, я их сам не пускаю. Привык один.

— А зачем они тебя слушаются? Ладно, ступай на кухню. Я пока здесь уберусь, потом прогоню тебя в комнаты, приведу кухню в приличный вид, чтобы можно было без отвращения посидеть и твою некруглую дату отметить.

Через час уже сидели в прибранной кухне. Чистой скатерти не нашлось, но клеенка вымыта. Лена принесла не только шампанское. Фруктовый салат, кусок вырезки, хачапури.

— У тебя же пустой холодильник. Только недопитые пол- литра, жестянка бычков в томате и банка маринованных болгарских помидоров. И яйца, конечно. Ты же яичницу замечательно готовишь! Чем ты своих гостей кормить собираешься?

— Сами принесут. Я их не приглашал.

— Хорошо, но обедать все-таки надо. Суповые пакетики хоть у тебя есть?

— Есть. Харчо.

— Ставь на стол свою водку. Ты ведь шампанское не пьешь. И помидорчики себе на закуску. Я быстренько суп сделаю, из вырезки бифштексы окровавленные, very rare, как говорят американцы. И хачапури согрею. А шампанское пусть пока в морозилке лежит.

Пообедали. На диване посидели, помолчали. Борис Александрович стихи почитал. Не очень долго, но почитал. Все, как раньше, и все не то. Лена говорила о внуках, о нелегкой жизни бабушки на пенсии.

— Это тебе не работать. Здесь не схалтуришь.

Уходя сказала:

— Женился бы ты, что ли. Смотреть на тебя одно расстройство. Не решился в свое время наши жизни повернуть, теперь поздно. Я тебя не ругаю. Ведь и я не решилась. Если бы решилась… да что об этом говорить сейчас? А жениться тебе надо. Страшно так жить, ни для чего и ни для кого. Вот и стихи читаешь старые. Новых нет? Ну, прости, прости. Я ведь тебя люблю. Никого, кроме тебя, так и не полюбила. Не очень веселый ты человек, но почему-то после тебя с любым скучно. А сейчас за тебя больно.

Ушла.

Если не обманывать себя, она права. Ни для чего и ни для кого. И в институте делать ему уже нечего. Только обуза. Наука стала неинтересна. Возня с малосущественными вещами. Он давно перестал быть наивным альтруистом. Никакая наука людям помочь не может. То есть прибавлять счастья не может. Занимался наукой, потому что было интересно. А теперь неинтересно. И лекции читать все трудней. Уходить надо. То-то Алексей Иванович обрадуется. И на кафедре станет веселее. Такой ажиотаж поднимется. Как использовать лишние четыреста рублей фонда заработной платы? Взять новых или повысить старых? А он прекрасно проживет на пенсию. Не так уж много ему надо. И дело найдется. Настоящее дело. Может быть и стихи, хотя вряд ли. Давно хочется продолжить записки о войне, начатые в сорок третьем, в запасной бригаде. Вместе с военными стихами может получиться настоящее. Во всяком случае правильное. Пока только "В окопах Сталинграда" почти без фальши. Писать без цензуры. Без самоцензуры. Писать для себя. Без надежды, да и без желания видеть опубликованным. Наверное, сможет. Только так можно писать честно, почти совершенно честно. Немножко лести себе не избежать, как ни старайся.

А жениться, найти няньку, чтобы заботилась на старости лет, нет уж, увольте. С годами становишься все более нетерпимым. Он и раньше не выносил жизни бок о бок, всегда предпочитал одиночество. Единственный человек, с которым, кажется, мог бы жить, именно жить, вместе — Лена. Но так ни разу и не пришлось.

Так решил? Решил. Надо сегодня сказать дочкам, когда придут. Вот галдеж поднимут! Действительно, старый идиот. Другие до девяноста лет цепляются за деньги, за положение. Геронтократия! Но кажется, последние годы доживает. Придут молодые. Вряд ли будут лучше старых, но что-то изменится. Самому вовремя уйти.

Борис Александрович заметно приободрился. Сегодня действительно праздник. Принято решение. Он знал — не передумает. Завтра скажет на кафедре. Захотелось сразу же начать. Достал потрепанный портфель со старыми бумагами. Вынул ученическую общую тетрадь. Стихи сорок второго года. Каракули бледными фиолетовыми чернилами на карандашной бумаге. Читал и перечитывал часа два.

2.

— Великанов, на линию!