Две жизни

Даже задремать не успел. Шесть часов отдежурил у аппарата на КП батальона и только сменился, — обрыв нитки в третьей роте. КП в крайней избе, а третья рота окопалась за леском, метров восемьсот от деревни. Связь протянута по опушке, сам Борис и тянул позавчера ночью. Было темно и тихо, по опушке тянуть легче, чем через ельник. А теперь опушка простреливается, наверное, и нитку снарядом перервало. Уже рассвело, немцам с высотки подходы к нашим позициям как на ладони. Снарядов не жалеют, лупят из орудий по одиночкам.

Ноги в валенки, ушанку на голову, сумку с телефоном и инструментами через плечо, карабин за спину, рукавицы за пояс, лыжи, палок не надо, только мешают. Батальонный адъютант остановил.

— Ты, Великанов, осторожнее. Может немцы ночью засаду устроили, за языком охотятся, сами линию перерезали.

— Есть осторожнее, товарищ лейтенант.

Глупости говорит. Будут немцы утра дожидаться, языков ночью берут. Адъютант с позавчерашнего дня в батальоне, прямо из училища. А Борис уже больше двух недель на фронте. Можно считать — старый фронтовик. И с катушкой за наступающей ротой в атаку ходил, и нитки латал. В их отделении связи за это время уже одного убило и трех ранило. Остались из связистов только командир отделения сержант Москалев, Борис и еще двое. Комбат дал Москалеву двух бойцов из первой роты, но их учить и учить. Только и могут — сидеть на телефоне. Рады, конечно. В снегу лежать хуже.

Лыжи скользили хорошо. Борис шел у самых деревьев. Немцы били по передовой: началось "с добрым утром" — ежедневный получасовой утренний артобстрел, хоть часы проверяй. Значит можно не бояться, пока не кончат, на опушку и не взглянут. Вот и обрыв. Так и есть. Рядом воронка, осколком нитку перерезало. Повезло. Метров четыреста всего прошел. Быстро зачистил концы, соединил крепко. Подключился.

— Заря, Заря, я Воробей, как слышишь? Прием.

Голос дежурного:

— Молодец, Воробей, быстро слетал. Обожди, проверю связь. Сам слушай.

Послушал Порядок. Третья рота докладывает: немцы стреляют (дураки, как будто сами не слышим), потерь нет.

Заизолировал, как полагается, вернулся. Доложил адъютанту (ему еще нужно, чтобы докладывали). Ложиться не имеет смысла. Скоро с котелком за завтраком. А там уж недолго до дневного дежурства.

Сидя у аппарата, можно думать. Можно, так сказать, вернуться в себя. Даже стихи молча почитать. День сегодня спокойный, наступления вроде не предвидится. Комбат велел вызвать всех ротных, комиссар — политруков. Борис слышал: привести в порядок матчасть, углубить ходы сообщения, выложить повыше брустверы на огневых точках, провести политбеседы о зверствах фашистов и об антигитлеровской коалиции. Раз политбеседы, значит ничего существенного не жди.

Отношения с ребятами в отделении связи у Бориса хорошие. Он не подделывается под них, не скрывает свою образованность, даже не матерится. Главное, наверное, то, что за эти недели и Москалев, и бойцы увидели: дело знает, не трус, университетским прошлым своим не кичится. Борис все еще не курил, махорку отдавал первому, кто попросит. Ребятам, конечно, было странно, что отдавал даром, а не за сто граммов или дежурство вне очереди. В бесконечные солдатские разговоры и споры не ввязывался. Врать не хотелось, а говорить, что думаешь, нельзя, да и обидеть можно. Непохожие мысли людей обижают. К его молчанию привыкли. А слушать было интересно. О войне, вообще о войне, солдаты не говорили. О немцах — очень редко и безо всякой злобы. Чаще всего о жизни до войны, хвастались, как умно жили. О женщинах, женах, невестах, обычно с бесстыдной откровенностью. В роте связи деревенских было мало, а в стрелковых — большинство. Неделю назад Борис ждал ночью в первой роте начала атаки. Тянуть связь, не отставая от комроты. В окопе темно, бойцы в маскхалатах лежат, тесно прижавшись друг к другу. Борис немножко в стороне: он чужой. Курят в кулак, чтобы лейтенант не заметил, и тихо говорят.

— Бабы в деревне брехали, немцы колхозы оставили, только вместо председателя старосту назначили.

— А чего, все равно лучше колхоза не придумают, чтобы мужиков грабить.

— Ну, Петр Василич, вы уж это слишком. Есть и хорошие колхозы. Вы кинокартину «Трактористы» видели?

— Чего мне кину глядеть, я жизни насмотрелся. В кине все показать можно. Ты еще титьку сосал, а меня в коммунию записали. Тогда колхозов не было, их потом придумали, тогда коммунии назывались. А всех поголовно в колхозы загонять стали, — у нас на Тамбовщине еще ничего, а хохлы с голоду, как мухи мерли. Всех крепких мужиков, хозяев, в Сибирь угнали.

— Так они, Петр Василич, кулаки были, классовые враги. Они бедняков, народ эксплуатировали.

— Кормили они народ. И тебя в городе, бездельника, кормили.

— Чо с им, дядю Петро, гутарить? Хиба ж вин разумие?

— А мне свояк рассказывал, он в денщиках у комполка, что после войны колхозов не будет.

— Точно, не будет. Раз немцы колхозы оставили, начальству нельзя за колхозы держаться. Землю поделят и привет.

— А с тракторами как? с МТС?