Две жизни

Борис с Сашкой, Суровцев, разведчики и связисты — вся штабная бражка — толпятся у курилинской тридцать четверки метрахов шестистах от самоходок. Курилин в танкистском шлеме с биноклем картинно высовывается из башни. Зачем бинокль, и так видно, что стоят на месте. А по приказу, который объявили сегодня, девятнадцатого августа, на рассвете, когда после ночного марш-броска полностью укомплектованный полк переправился на этот новый большой плацдарм километров в тридцати южнее Вайновского, уже десять минут назад должны были прорвать обе линии обороны противника. Курилин, матерясь через слово, кричит в башню радисту:

— Передай комбатам, всех отдам под трибунал, если через пять минут не подойдут.

— Товарищ полковник, связи нет, не отвечают.

Конечно, нет связи. На памяти Бориса не было боя, в котором бы работало радио. Чем кричать, пошел бы на своем танке вперед, повел бы полк. Танк весь в броне, а самоходки, как открытые консервные банки, гранатами забросают, и все дела. Да нет, не пойдет. Уже под Одессой и на Малой земле стало ясно: в безрассудной храбрости Курилина не упрекнешь.

Комполка вылез из башни, спрыгнул на землю.

— Шерешевский, Великанов! Возьмите по два разведчика и на мотоциклах к самоходкам. Если потребуется, моим именем отстраните любого комбата, сами примите командование. И вперед. Когда прорвете вторую линию, доложите по радио, а если откажет, пришлите бойца с донесением, получите дальнейшие указания. Мотоциклы оставьте в укрытии, заберем.

Борис нашел глазами Полякова.

— Поляков и Баранов со мной, Рюмин и Кулагин с капитаном.

Мотоциклы пришлось бросить метров за сто от самоходок. Короткая перебежка, и залегли. Если сильно наклониться, пули свистят поверху, так что можно и не по-пластунски.

— Сашка, давай влево, бери первую и вторую батареи, я — третью и четвертую. Думаю, если первую линию прорвем, со второй немцы сами уйдут.

— Ладно. Ну — ни пуха…

Пошли. Страха нет, только азарт. Сквозь лежащую пехоту. Не останавливаясь, приподнявшемуся лейтенанту:

— Сейчас самоходки пойдут. Поднимай сразу за ними в атаку.

И Полякову:

— Абрам, ты к Мурыханову, я с Кулагиным на четвертую. Передай, я принял командование двумя батареями. Как только четвертая пойдет, пусть трогает. Чуть на склон поднимется, по одному выстрелу со всех машин. По окопам, над окопами — все равно. Чтобы шуму было побольше. Первую линию проскочим, остановимся, поможем пехоте. Давай!

Вот уже машина комбата-4. Комбат, лейтенант Скляренко, принял батарею два дня назад. Увидел Бориса, высунулся, махнул рукой, что-то крикнул. И сразу осел, свесился через борт.

Ногу на гусеницу, руками за острый край боковой брони, толчок и в машине. Кулагин уже здесь, успел с другой стороны. Командир орудия, молоденький младший лейтенант, губы трясутся, руки дрожат, бормочет нечленораздельное. У Скляренко аккуратная дырочка у левого виска. Пуля — дура.

Младшему лейтенанту:

— Фамилия?

— Орлов, товарищ лейтенант, уб-били комбата.

— Возьми себя в руки, Орлов. Стань со стрелком к орудию, сейчас пойдем. Как выскочим на прямую видимость, огонь по окопам. Там, вроде, слева пулемет у них, если сможешь, то по нему, не сможешь, не надо. Кулагин, оттащи комбата назад, чтобы не мешал.

Наклонился, толкнул механика-водителя в спину:

— Трогай, солдат. На полной скорости наверх, через окопы. Трогай, приказываю.

Даже головы не повернул. Борис вытащил Вальтер, дуло в затылок, приподняв шлем:

— Трогай, говорю. Считаю до трех, не выполнишь приказ — застрелю, сам за рычаги сяду. Ну!

Через пять минут все было позади. Самоходка остановилась метрах в двадцати за окопами. Борис с Кулагиным выскочили из машины. Пехота уже прострочила траншеи автоматами. Человек десять немцев с поднятыми руками сгрудились у ската ближайшего блиндажа, несколько солдат деловито снимали у них с рук часы. Одна из мурыхановских самоходок с покореженной левой гусеницей завалилась носом в окоп.

К Борису подбежал пехотный лейтенант.

— В блиндажах еще немцы. Пойдем выкуривать.

— Ты, лейтенант, собери своих и займи вторую линию. Видишь, немцы оттуда сами драпают. Займи, пока их обратно не пригнали. А из блиндажей мы немцев выковырим.

Процедура простая. Двое с автоматами по обе стороны выхода. Борис, ладони рупором, кричит вниз:

— Хераус, хераус! Хэнде хох, оне ваффен.

Из второго блиндажа выскочил с поднятыми руками высокий немец без каски, длинные светлые волосы. Ошалело огляделся. Упал на колени, пополз к Борису, по щекам слезы, и, всхлипывая:

— Ихь бин айн малер, ихь бин айн малер. Эршиссен михь нихт, ихь бин айн малер, Гитлер капут.

Ну и что ж, что ты малер! Был малер, теперь ефрейтор. И по-немецки:

— Встаньте, ефрейтор. Никто вас не тронет. Идите к своим, вон стоят. Соберется вас побольше, отведут в тыл, в плен. Для вас война кончилась.

Подбежал Сашка.

— Как у тебя?

— Скляренко убили, одна машина накрылась.

— У меня все целы. Что дальше?