Читаем Две жизни полностью

Две жизни

Но мужик уже отворял ворота. Въехали. Просторный двор, амбары, пристройки к одноэтажному господскому дому. Ничего особенного, изба- избой, разве что большая и с мезонином.

На крыльце стоял немолодой мужчина в бархатном халате, пояс с кисточкой. Борис спросил по немецки:

— Вы хозяин? Здешний помещик (гутсбезитцер)?

Мужчина ответил на довольно хорошем немецком, голос тонкий, срывающийся, глаза испуганные, заискивающие.

— Ну, можно сказать, хозяин, помещик, если вы так называете.

— Господа офицеры желают познакомиться, посмотреть, как живут в Румынии помещики. Вы извините, пожалуйста, за беспокойство, но будет лучше, если вы пригласите нас в дом. Вы не бойтесь, ничего плохого вам и домашним не сделают. Вы сами видите — выпили немножко.

Травин прервал:

— Ты чего с ним, Великанов, рассусоливаешь? Пусть в дом ведет. За честь должен считать, советские офицеры пришли.

Хозяин отворил настежь дверь.

— Пожалуйста проходите, господа офицеры. Вот сюда, в гостиную. Сейчас лампы зажгут, свечи. Будьте так любезны, располагайтесь за этим столом. Вы меня простите, я пойду переоденусь, такие гости. И супругу разбужу, она ужин организует, не побрезгуйте, в честь знакомства.

Сидели недолго. Оказалось — говорить не о чем, спрашивать нечего. Пили домашнее легкое вино, закусывали брынзой, помидорами, салом. Стоял графин с самогоном, Борис попробовал — теплая сивуха. Травин помрачнел, говорил мало. Один Варенуха, отчетливо произнося только матерное, пытался завязать серьезный разговор.

— Ты скажи ему, старшой, что скоро ему хана. И землю отнимем, и из дома попросим. Ты скажи ему, что теперь его батраки хозяевами будут. Пусть знает.

Борис вместо перевода говорил пустые незначащие фразы. Было противно до омерзения. Встретился взглядом с Сашкой. У того в глазах тоска. Еле заметно кивнул. Сашка понял:

— Ну, ребята, товарищи офицеры, посидели и хватит. Скажем спасибо и домой. В полку уже подъем. Полковник ругаться будет.

Всю дорогу назад молчали.

Румынию проскочили за трое суток без боев. Одну ночь провели в Констанце. Классический офицерский кутеж.

Перед болгарской границей утром прочли приказ по фронту. В Болгарии мы уже не освободители, а завоеватели. Болгария находится в состоянии войны с нами, и вести себя соответственно.

Странная это была война. Болгарские пограничники кидали вверх форменные фуражки, встречали салютом. В каждой деревне на главной площади накрытые столы, самоходки в цветах. Короткий бой перед Шуменом с неуспевшим удрать немецким арьергардом.

Давно никакой связи с командованием. Наш САП и батальон тридцатьчетверок шли и шли по азимуту, перевалили через сказочно красивые Балканы и уперлись в границу с Грецией. И здесь оказалось, что с Болгарией уже подписан мир, установлена демаркационная линия, южнее которой советские войска находиться не имеют права. Развернулись, пошли обратно и целую неделю, пока улаживали этот международный конфликт, прекрасно отдохнули на квартирах в тихом городке Карнобаде.

Вечер. После шикарного ужина в ресторане Сашка в гостях у Бориса. Их двухкомнатные квартиры в соседних домах.

— Послушай, Сашка, я вчера написал стихи. Прочту?

— Читай.

И снова бой. Опять растетЧисло убитых и сгоревших,А мы опять идем впередИ помним только уцелевших.И часто спрашиваю я:Когда же очередь моя?И как? Граната стукнет ль рядом?Иль снайпер в сердце попадет?Или нечаянным снарядомМеня на части разорвет?Иль прозвенит осколок миныИ с горлом срежет жизнь мою?Иль в танке, облитый бензином,Как факел, медленно сгорю?Иль в суматохе ресторанной,Другим гуляющим в пример,Меня застрелит в драке пьянойТакой же русский офицер?Иль немец быстро, между делом,Часы с руки моей сорвет,К виску приставит парабеллумИ спусковой крючок нажмет?Или нечаянно узнаютПро строки глупые моиИ на рассвете расстреляютЗа нелегальные стихи?

Шерешевский помолчал немного, потом сказал:

— А знаешь, Борис, напрасно ты мне такие стихи читаешь. Я же стукач. Ну да, официальный стукач, обязан все докладывать Кольке Травину. Не веришь? Я правду говорю. Хочешь, расскажу? Тебе первому.