Двенадцать

При всем своем недомогании Макс ощущал подобие некой эйфории. Парень с необычайной четкостью вбирал в себя все детали смотровой: репродукцию на стене, где Джордж Вашингтон со своими солдатами переправлялся через реку Потомак; желтую стопку «Нэшнл джиогрэфик» на коричневой полировке стола; зеленые кресла, на которых они с матерью сидели уже, казалось, битый час, а на самом деле — считаные минуты; снежно-белый халат улыбчивой медсестры Этель, проведшей их в смотровую.

Осмотр оказался недолгим. Доктор Грэй приставил стетоскоп к груди Макса и велел дышать. Тот как мог засипел и тут же зашелся кашлем.

Медсестра Этель измерила температуру и успокоила. Дескать, жара особо нет.

Доктор Грэй решил сделать укол пенициллина, какой обычно предписывается в подобных случаях. Он сказал, что через пару дней после этого грипп как рукой снимет, и попросил Макса закатать рукав рубашки. Уколы парень ужас как не любил, но уж лучше это, чем боль и першение в горле.

Руку кольнуло, и, собственно, на этом все неприятности кончились.

— Ты пока посиди, — сказал доктор Грэй, промокнув руку прохладной ваткой, — а я сейчас, буквально через минутку.

Макс понятия не имел, сколько продлится эта самая минутка. Его почему-то охватило безотчетное блаженство.

Он ощущал, что полностью состоит из света и при этом степенно плывет рядом с другими такими же созданиями средь ярчайшего океана. Тело пульсировало от ощущений любви, и от каждого биения сияние вокруг разгоралось лишь ярче, и снаружи и внутри.

Эйфория сделалась поистине безграничной.

Внезапно сквозь зарево света проплавилась палитра изысканных цветов, вибрирующих и перемежающихся вокруг, каждый на свой лад. С усилением этих цветовых вибраций Макс разглядел, что в каждом из силуэтов, окружающих его, значится некое имя. Цветов он насчитал двенадцать, столько же и имен, ни одного из которых парень прежде не слышал.

Затем имена и цвета с прежней быстротой истаяли в белом сиянии, разгоревшемся с новой силой. Вместе с ощущением некой перемены Макс уяснил, что его с любовью и радушием встречают какие-то давно знакомые создания. Он словно был их дорогим другом или сородичем, возвратившимся наконец домой.

Ощущение было исполнено такой непередаваемой безмятежности, что юношу обуяла какая-то влекущая, тоскующая радость. Он безо всяких усилий, совершенно свободно парил сам по себе, уже без гнетущего физического тела.

Так Макс умер.

Глава 3 Жизнь продолжается

1965 год

Макс Дофф с увлечением приближался к какому-то светозарному туннелю.

Но тут его колышущееся сознание привлекли непонятные резкие шумы, и внимание остановилось на каком-то человеке, обуреваемом эмоциями и страхом. Тот что-то громко говорил, стоял на коленях, а руками сжимал чье-то тело, недвижно лежащее на полу небольшой комнаты. Вначале Макс не понял, что вызывает у этого человека такое беспокойство. Наконец до него дошло. Это доктор. А тревожится он потому, что бесчувственное тело не отзывается ни на слова, ни на попытки его как-то оживить.

Парню стало понятно и то, что вон там, на полу, лежит он сам. Макса обеспокоило судорожное волнение доктора, и он сделал сознательную попытку возвратиться. Самоотверженным усилием ему удалось уже на входе отвернуть от светозарного туннеля, уводящего, похоже, в непередаваемо уютный и вместе с тем знакомый мир, и возвратиться в бренное тело, распластанное на полу.

Он вошел в свою телесную оболочку, открыл глаза и увидел над собой страдальческое, искаженное тревогой лицо доктора Грэя.

— Уфф, — выдохнул тот с неимоверным облегчением. — Я уж думал, мы тебя потеряли.

Судя по всему, ему было невдомек, чем сейчас пожертвовал Макс из сострадания к бедному доктору. Впрочем, Максом двигало не только и не столько это. Более всего его влекло обратно некое чувство: что-то не сделано, не довершено… что-то несравненно важное и большое, то, для чего, собственно, ему и суждено жить.

Ощущение возврата из запредельной дали довлело, вызывало тошноту и головокружение. Макс пробыл под наблюдением в клинике еще как минимум пару часов. Рядом все это время безотлучно сидела мать.

— Мама, — слабым голосом говорил он. — Ты не представляешь, как прекрасно, когда выходишь из тела. Там всякие создания из света. Они полны любви…

— Да, могу лишь представить, — в тон говорила Джейн, прижимая сына к себе. — Я, видимо, примерно то же чувствую, когда смотрю на океан и представляю, что каждая волна несет в себе силу любви и жизни. Расскажи-ка мне лучше о тех двенадцати именах, что ты видел, — попросила она.

— Ну, это незнакомые такие имена. Я никогда их не слышал, они как будто иностранные. Помню только последнее, тоже необычное: Бегущий Медведь. У каждого имени есть свой особый цвет и вибрация. Когда они меж собой сочетаются, образуется целая радуга цветов и созвучие вибраций. Все такое… волшебное, чудесное.

Тут Макс неожиданно встрепенулся, словно осознав некую упущенную возможность, причем наиважнейшую.

— Ой, мама! А ведь я, наверное, должен был их запомнить? Как ты думаешь?