Двенадцать детей Парижа

– Не только предупреждение, – прошептал он.

– Объясни.

– Если бы все шло обычным порядком – то есть в адмирала Колиньи не стреляли бы и праздничная неделя закончилась балом у королевы, на котором, как и планировалось, прозвучала музыка, – то убийство Карлы и Симоны рассматривали бы как серьезный случай религиозной нетерпимости. То есть не просто проявление фанатичной ненависти к протестантам вообще, а неприятие королевской свадьбы, Сен-Жерменского эдикта, указа о веротерпимости и всей политики королевы…

Наконец Тангейзер понял.

– Убить символ, – пробормотал он.

– Совершенно верно. Гугенотская знать потребовала бы справедливости. И не просто повесить нескольких грабителей. Они никогда бы не поверили, что это дело рук обычных преступников. Симону даже не назовешь богатой. Колиньи давил бы на короля, требуя найти и наказать заговорщиков, но король не посмел бы. Не только фанатики, но и весь Париж против этого брака. Не получив согласия Папы, они пошли на хитрость, заставив кардинала де Бурбона совершить обряд. Таким образом, преступление поставило бы короля перед выбором: поссориться с Колиньи или поссориться с предводителями католической партии. Последние могут не одобрять его политику, но готовы за него сражаться.

– Очередная война.

Массовые зверства, захлестнувшие весь город, стали превосходной ширмой для сокрытия убийства Карлы – по крайней мере, так до сих пор думал Тангейзер. Но на самом деле все было ровно наоборот. Убийство символа – двух музыкантов, олицетворявших примирение между католиками и гугенотами, – потерялось среди тысяч смертей, хотя вряд ли это расстроило заговорщиков. Вместо многообещающей хитрости они получили войну на уничтожение, которой так жаждали.

Выступление на балу у королевы должно было состояться в пятницу вечером. До той поры графине де Ла Пенотье ничего не угрожало. Нет смысла убивать символ, пока он не стал таковым. Карлу и Симону планировали убить следующей ночью.

На подготовку преступления ушли не часы – будь это непредвиденная возможность благодаря массовой резне, – а месяцы. И самый подходящий случай – это бал у королевы, которую считали главной предательницей католической веры. Матиас не мог не признать изящества этого плана. Рец говорил ему, что Колиньи стал угрожать гражданской войной только последнюю неделю. Убийство символа примирения нарушило бы хрупкое равновесие. Поводом к предыдущим войнам послужили менее громкие события.

В убийстве Карлы не было ничего личного. Только политика. И она, и Симона – это пешки, которыми пожертвовали ради атаки на Екатерину Медичи и политику веротерпимости.

Но никто не ждал приезда мужа одной из пешек, даже она сама. Сам того не подозревая, мальтийский рыцарь поставил под угрозу план, который так долго вынашивался и исполнение которого было намечено на конкретную ночь.

За Орланду, единственным защитником Карлы в городе, следил служитель коллежа, на самом деле знавший, кто такой Тангейзер. Служитель предупредил Малыша Кристьена, который проследил за госпитальером до Лувра и, в свою очередь, предупредил Доминика Ле Телье. Доминик, импровизируя, попытался устроить так, чтобы его убили на дуэли, а когда из этого ничего не вышло, арестовал. Вероятно, до Орланду дошли какие-то слухи, и в него стреляли, чтобы сын не мог предупредить или защитить мать. Но почему его бросили в тюрьму, а не убили?

Узел распутался почти полностью.

Все это время Матиас оставался глух к своим инстинктам. Нет, хуже – он слышал их голоса, но предпочел не слушать. Нужно было приставить нож к горлу служителя коллежа, а вместо этого он пытался навязать свою волю городу. Из страха. Город пугал его, хотя иоаннит не отдавал себе в этом отчета. А потом высокомерие толкнуло его к разговору с Рецем, результатом чего стала массовая резня, отнявшая у него столько времени. Кстати, о времени. На сожаления его уже не осталось. Убийцы ждут. Тангейзер посмотрел на Ла Фосса.

– Клянусь кровью Христа, я ничего не знал о заговоре, не говоря уже об участии в нем, – простонал тот. – Вы должны мне верить.

– Верю. Кто у вас на посылках? Привратник?

– Бонифаций, служитель коллежа д’Аркур.

– Значит, Бонифаций? Скажи, кто такой Орланду?

– Орланду? Не знаю. Понятия не имею. Клянусь, я…

– А какова роль Марселя Ле Телье?

– Я вообще не знал о его участии, пока он не пришел ко мне вместе с Кристьеном. Я никогда с ним не встречался, хотя его репутация известна всем.

– Он фанатик? Один из «пилигримов»?

– Не знаю. Многие скрывают свои убеждения из страха перед королевой. На его должности это было бы разумно.

– Что сказал Марсель?

– Расспросил о нашем разговоре, который я ему передал. Клянусь, я отзывался о вас в высшей степени уважительно.

– И указал, что нужно делать с гробом.

– Да. Я отдал распоряжения насчет гроба сразу же после вашего ухода. Марсель приказал в точности следовать вашим пожеланиям, несмотря на то что тело…

– Он предупредил, что придут наемные убийцы, и ты должен их слушаться.

– Совершенно верно, только я не знал, что это убийцы, пока они не появились тут.

Пришла пора головорезам отрабатывать свое жалованье.