Друг, душеприказчик и биограф великого писателя Макс Брод усматривал в мироощущении Кафки два «полюса притяжения» — «болезнь» и «здоровье». Маниакальная требовательность к себе, совестливость, комплекс вины перед семьей, постоянная неуверенность в своем литературном призвании и, как результат, неврастения, болезненное чувство одиночества и близость к помешательству — все это «болезненная» ипостась личности и творчества Кафки. Таким он и предстает на страницах своих запретных дневников. Но был и «другой» Кафка — мягкий, доверчивый, стремящийся к общению. Как невозможно до конца понять творчество Кафки, так невозможно до конца осознать величие образа — противоречивого и неоднозначного — писателя, художественный мир которого коренным образом изменил представления о человеческих взаимоотношениях. Огромное количество литературы о Кафке — самое убедительное свидетельство таинственности и загадочности его образа и творчества.
Семья
Франц Кафка родился в Праге 3 июля 1883 года. Тогдашняя Австро-Венгерская империя, управляемая Габсбургами, была сплавом нескольких национальных анклавов. Прага последних десятилетий XIX столетия превратилась в город быстрых перемен и, соответственно, обострившихся конфликтов. Три народа — немцы, чехи и евреи — существовали, периодически враждуя и заключая перемирие.
Пражские евреи мало походили на своих собратьев по вере с востока. К концу XIX века они были полностью ассимилированы, традиции и ритуалы своей религии чтили лишь по привычке. Закон давно уже освободил евреев Праги и интегрировал их в жизнь большого города — они становились предпринимателями, адвокатами, журналистами. Но общественное мнение менялось гораздо медленнее и многие их по-прежнему сторонились.
Впервые антиеврейские манифестации развернулись здесь в 1848 году, когда евреям предоставили гражданские права. Подобные вспышки насилия на протяжении второй половины XIX века наблюдались здесь неоднократно. Марк Твен, работавший в конце XIX века корреспондентом в Вене, так описывал взрыв антиеврейского насилия в Праге: «Было три или четыре дня свирепых беспорядков... евреев и немцев разоряли и грабили, разрушали их жилища; в других богемских городках вспыхивали бунты — в некоторых случаях зачинателями были немцы, в других — чехи, но во всех случаях на костер шел еврей, какую бы сторону он ни принимал».
Герман, отец Франца Кафки, сначала жил в гетто. Но ко времени появления на свет будущего писателя гетто исчезло, а старый еврейский квартал превратился в Пятый округ Праги — Иосифштадт. В 1881 году Герман Кафка открыл магазин модных вещей и быстро преуспел. В 1882 году он женился на Юлии Леки, девушке из еврейской семьи богатых суконщиков. Сам Кафка всегда противопоставлял две семейные линии: с одной стороны, семейство Кафки, отмеченное «силой, здоровьем, хорошим аппетитом, знанием людей, определенным благородством»; с другой — материнская линия семейства Леки, которое он наделяет такими качествами, как «упорство, чувство справедливоети, неуспокоенность». Род Кафки отличался немалым ростом. Рассказывали, что дед Якоб Кафка, мясник, мог поднять зубами мешок с мукой. Даже женщины были рослыми. Но сам Франц стыдился своего высокого роста, из-за которого чувствовал себя не сильным, а хилым, неуклюжим и смешным.
В «Письме к отцу», написанном в 1919 году, Кафка рассказывал о своих сложных отношениях с семьей. Это произведение Кафки переросло значение автобиографического документа и характеризовало его отношение к среде, из которой он вышел, и которая вызывала у него чувство неприязни и, вместе с тем, тоскливое ощущение кровного с ней родства.
Со страниц «Письма» встает образ отца — жестокого, деспотичного, малокультурного, для которого успех в делах определял все. Кафка пишет: «Ты никогда по-настоящему не побил меня. Но то, как ты кричал, как наливалось кровью твое лицо, как торопливо ты отстегивал подтяжки и вешал их наготове на спинку стула, — все это было для меня даже хуже. Вероятно, такое чувство бывает у того, кого должны повесить. Если его действительно повесят, он умрет, и все кончится. А если ему придется пережить все приготовления к казни, и только тогда, когда перед его лицом уже будет висеть петля, он узнает, что помилован, это заставит его страдать всю жизнь. Когда же я по твоей милости был пощажен, это лишь рождало чувство большой вины».
Уже в детстве Франц все воспринимал так, словно у него были полностью оголены нервы. Деспотизм отца подавлял его. «Ты требовал от меня хотя бы понимания и сочувствия. Вместо этого я с давних пор прятался от тебя — в свою комнату, в книги, в сумасбродные идеи, у полоумных друзей. Я никогда не говорил с тобой откровенно, в храм к тебе не ходил».