Двенадцать евреев, которые изменили мир

Шагал пережил две мировые войны и большевистскую революцию в России. Он был современником целого ряда художественных стилей, многие из них — русский авангардизм, кубизм, футуризм и даже поп-арт — отражены в его творчестве, при этом Шагал никогда не хотел принадлежать к какой-либо определенной школе. Его можно сравнить со стивенсоновским доктором Джекиллом — мистером Хайдом: он был полон противоречий, застенчив и дерзок, сложен и прост, временами безрассудно щедр, временами скуп, как бальзаковский Гобсек. Он мог быть резким и жестким, мог обидеть человека. Однажды в Нью-Йорке Шагал отправился в галерею, к Пьеру Матиссу, сыну известного импрессиониста и агенту по продаже произведений искусства, и по ошибке забрел в другую галерею, где проводилась выставка. Художник, картины которого выставлялись, пришел в изумление, увидев Шагала. Справившись с волнением, он спросил у мэтра мнение о своих работах. «Что и говорить, жизнь тяжела...», бросил Шагал и, развернувшись, вышел из галереи. На открытие своей выставки в музее Помпиду он пришел в сопровождении молоденькой журналистки. В холле музея висел большой портрет кисти Миро. «Как тебе нравится?» — спросил Шагал у журналистки, кивнув на портрет. Та ответила, что портрет ей очень нравится. «Дерьмо!» — отрезал мэтр. На открытие выставки Миро он идти наотрез отказался, зато сходил позже, надев темные очки и несуразную шляпу, чтобы его не узнали. На вопрос о том, понравились ли ему работы Миро, Шагал ответил лаконично: «Когда человек мертв, у него не прощупывается пульс».

Шагал никогда не сказал ни одного доброго слова в адрес своих современников — коллег по искусству. Абстрактную живопись он не признавал вообще, утверждая, что у него она вызывает такие же эмоции, что и плюющий в общественном месте человек. Но при этом завидовал Пикассо и Матиссу, — не их таланту, а их популярности и престижу. Несмотря на зависть, Шагал искал дружбы с Пикассо. Они встречались несколько раз, но симпатии друг к другу не чувствовали. А после специального «дружеского обеда», который устроила по просьбе отца Ида, и вовсе перестали общаться. В чем причина? За столом Пикассо спросил Шагала, почему он не выставляется в советской России. «Только после тебя, Пикассо, — усмехнулся Шагал. — Ведь ты как-никак коммунист, а твоих работ в России тоже что-то не видно». Пикассо не остался в долгу: «Я знаю, почему ты не выставляешься в России, — там нельзя заработать», — сказал он. Взбешенный Шагал выскочил из ресторана... Больше они никогда не разговаривали друг с другом.

Самое дорогостоящее из всех проданных до сих пор полотен Шагала — «День рождения», некогда принадлежавшее музею Гуггенхайма и приобретенное японским коллекционером за 14,5 миллиона долларов. Японцы, пожалуй, самые ревностные почитатели творчества Шагала: в Стране восходящего солнца издано пятнадцать книг о нем и каталогов его работ. Вообще, современный рынок произведений искусства наводнен рисунками Шагала, причем более ранние его работы ценятся значительно выше поздних.

Яви мне мой путь

Марк Шагал родился в Витебске в еврейской семье. Его отец Хацкель (Захар) Шагал и мать Фейга-Ита, урожденная Чернина, были выходцами из Лиозно и являлись двоюродными братом и сестрой. В семье было восемь детей, Марк — самый старший из них.

В самом начале воспоминаний Шагал упоминает об обстоятельствах своего рождения, призывая будущих психологов не делать из этого надуманных выводов. Младенец родился мертвым, он «не хотел жить. Этакий, вообразите, бледный комочек, не желающий жить. Как будто насмотрелся картин Шагала».

Последняя фраза звучит знаменательно. Появление Шагала-младенца на свет «мертворожденным» соотносится с его постоянным интересом к таким знаковым моментам человеческой жизни, как рождение и смерть. К тому же, в день рождения Шагала в Витебске вспыхнул пожар, охвативший весь город, — об этом позднее ему рассказала мать. Этот пожар — смутная детская ассоциация, — соотносится с пронесенным через всю жизнь пристрастием к разрушительной и творящей стихии огня.

Отец Шагала всю жизнь проработал грузчиком у торговца селедкой, получая жалкие двадцать рублей в месяц. Мать вела дом и содержала бакалейную лавку. Шагал всегда относился к ней нежно, с любовью. В своих мемуарах он пишет: «Где ты теперь, мамочка? На небе, на земле? А я здесь далеко от тебя. Мне было бы легче, будь я к тебе поближе, я бы хоть взглянул на твою могилу, хоть прикоснулся бы к ней.

Ах, мама! Я разучился молиться и все реже и реже плачу.

Но душа моя помнит о нас с тобой, и грустные думы приходят на ум.

Я не прошу тебя молиться за меня. Ты сама знаешь, сколько горестей мне суждено. Скажи мне, мамочка, утешит ли тебя моя любовь, там, где ты сейчас: на том свете, в раю, на небесах?

Смогу ли дотянуться до тебя словами, обласкать тебя их тихой нежностью?»