Двенадцать ключей Рождества

— Последний автобус отправляется в Лондон рано утром в сочельник, и до Дня подарков другого не будет. Придется вам дождаться его, так что продолжайте делать то, за что вам заплатили, займитесь-ка чем-нибудь полезным, — проговорил Хельмут.

— Для начала приготовьте нам чай, горячий и крепкий. Я здесь с холоду умру, — подхватил Карл.

В комнате действительно было чрезвычайно холодно.

— В кухне теплее, — сказала Гертруда. — Слава богу, у нас есть «Ага»[21]. Пойдемте туда.

Дэлглиш надеялся на что-нибудь посущественнее чая и с тоской подумал о великолепном столе, ждавшем его в доме тетушки, об уже открытой бутылке изысканного бордо, о дровяном камине, в котором, потрескивая, горели плывуны, распространяя запах моря. Но в кухне было хотя бы теплее. Плита фирмы «Ага» являлась здесь единственным результатом разумной модернизации оборудования. Пол был каменным, двойная мойка вся в пятнах, одну стену занимал гигантский кухонный шкаф, забитый кувшинами, кружками, тарелками, жестяными банками, и несколько посудных полок. С высоко прикрученного держателя, как белые флаги, свисали посудные полотенца, чистые, но покрытые неотстирывающимися пятнами.

— Я привезла рождественский пирог, — сообщила Гертруда. — Можно его нарезать.

— Не надо, Гертруда, — возразил Карл. — Не уверен, что смогу проглотить хотя бы кусочек, пока в доме лежит мертвый дядя. В шкафу на обычном месте есть банка с печеньем.

С лицом, являющим собой маску крайнего недовольства, миссис Догуорт сняла с полки банку с надписью «сахар» и начала ложкой накладывать из нее чай в чайник, потом запустила руку в глубь другой полки и достала большую красную жестяную банку. Печенье оказалось залежалым и размякшим. Дэлглиш отказался от него, но чашку чая, когда ему ее подали, принял с благодарностью.

— Когда вы в последний раз видели своего дядю живым? — спросил он.

На вопрос ответил Хельмут:

— Он ужинал с нами вчера вечером. Мы приехали в восемь часов, и, естественно, его кухарка нам ничего не оставила. Никогда не оставляет. Но мы привезли с собой холодное мясо и салат, этим и поужинали. Миссис Догуорт открыла банку супа. В девять часов, сразу после новостей, дядя сказал, что идет спать. С тех пор его больше никто не видел и не слышал, кроме миссис Догуорт.

— Когда я позвала его завтракать, — сказала миссис Догуорт, — он крикнул из-за двери, чтобы я уходила, потом я услышала, как взорвалась хлопушка. В девять часов или в самом начале десятого он был жив.

— Вы уверены, что это была хлопушка?

— Разумеется. Неужели не знаю, как взрывается хлопушка? Мне это показалось странным, поэтому я приблизилась к двери и спросила: «Мистер Харкервилл, у вас все в порядке?» А он прокричал в ответ: «Естественно, у меня все в порядке. Уходите и не возвращайтесь». Это был последний раз, когда он с кем-то разговаривал.

— Он должен был стоять близко к двери, чтобы вы услышали его, — заметил Дэлглиш. — Дверь очень массивная.

Миссис Догуорт вспыхнула и сердито огрызнулась:

— Дверь, может, и массивная, но я знаю, что́ я слышала. Сначала хлопушка, затем он велел мне уходить. В любом случае совершенно ясно, что́ произошло. Вы видели предсмертную записку, разве нет? Она написана его рукой.

— Пойду наверх, продолжу осматривать комнату, — произнес Адам. — А вам лучше здесь подождать местную полицию.

В том, чтобы продолжать осмотр комнаты, не было необходимости, и он ожидал возражений. Однако никто не стал спорить, и Адам один поднялся по лестнице. Войдя в спальню, он запер дверь ключом, который по-прежнему торчал в замочной скважине, подошел к кровати и, склонившись, внимательно осмотрел тело, хоть лицо его и искажала гримаса отвращения от мерзкого запаха мази. Было очевидно, что, прежде чем лечь в постель, Харкервилл обильно умастил ею голову. Ладони покойного были полусомкнуты, и в правой зажат ком рождественского пудинга. Трупное окоченение только-только начало наступать с верхней части туловища, но Дэлглиш сумел слегка приподнять голову и осмотрел подушку под нею.

Обследовав хлопушку, он переключил внимание на записку. Оборотная ее сторона была чуть коричневатой, будто бумагу слегка подпалили. Шагнув к необъятному камину, Дэлглиш заметил, что кто-то жег в нем бумаги. На решетке высилась пирамидка белого пепла, он поднес к ней ладонь и уловил слабое тепло, которое еще исходило от нее. Сгорело почти все, не считая крохотного кусочка картона с остатком изображения, напоминавшим рог единорога, и обрывка письма. Бумага была плотной, и на ней сохранилось несколько напечатанных на машинке слов. Адам прочитал: «…восемьсот фунтов не чрезмерная». Больше ничего там не было, и он вернул оба фрагмента на место.

Справа от окна стоял массивный дубовый письменный стол. Вероятно, Катберт Харкервилл спал спокойнее, если все важные бумаги находились у него под рукой. Стол был не заперт, но пуст, если не считать нескольких стопок старых квитанций, стянутых резинками. Так же пусты были поверхности стола и каминной полки. В гигантском платяном шкафу, пропахшем нафталином, висела только одежда.