Двенадцать королей Шарахая

Подойдя к каюте Мерьям, Рамад невольно сглотнул, чувствуя знакомый запах: словно где-то гнили яблоки. Он знал, что привыкнет, но в первый миг эта вонь всегда оглушала. Из кабины доносилось громкое прихлебывание и постанывания – видно, Мерьям пила что-то. Рамад закрыл глаза, занес руку, чтоб постучать… но замер. Может, оставить ее в покое?

– Входи, – произнес из-за двери мрачный голос.

Рамад проглотил вставший в горле ком и вошел. С одной из балок, поддерживающих потолок маленькой треугольной каюты, свисал красный фонарь. Мерьям сидела под ним, облитая кровавым светом. Ее платье отливало темной бронзой, золотистый лиф охватывал болезненно-тонкую фигурку. Шарф, скрывавший волосы Мерьям, ниспадал на плечи, отбрасывая на лицо глубокие тени, но даже они не могли скрыть запавших щек и глаз. Губы ее, пухлые, теперь словно прилипли к деснам, однако больше всего Рамада терзал вид ее рук, сжимающих кубок. Они напоминали ему крысиные лапки: тощие, с длинными ногтями, созданные для того, чтоб царапать и рвать на куски, а не держать изысканное золото.

Мерьям наконец поставила кубок, слизнула с верхней губы алый след. Это движение напомнило Рамаду, как она изменилась. Когда-то Мерьям была красавицей, благородной и доброй, но та невинная девушка осталась в прошлом. Теперь Мерьям стала лишь сосудом для мести. Ее вело единственное желание: отплатить убийцам за сестру, Ясмин, и племянницу Реханн. Когда-то и Рамад думал, что в его жизни не осталось ничего больше, но слишком распылялся в этой ярости – он чувствовал себя так, словно беспорядочно лупит молотом по камням: звону много, а толку мало. Мерьям же готовилась к мести годами, тихо и сосредоточенно, будто затачивала клинок, которому суждено впиться в горло кровного врага.

Опустившись в кресло напротив, Рамад едва не задохнулся от вони ее дыхания, но тошнота постепенно прошла. Он подумал, не рассказать ли о Масиде, но тогда она потребовала бы повернуть назад. Нет. Он уже принял решение.

– Когда отойдем подальше, принесу тебе поесть.

– Ты же знаешь, еда мне не впрок.

– Мерьям, ты так зачахнешь. Съешь хотя бы блюдце морковки, выпей имбирного супа.

– У меня есть все, что нужно. – Ее обычный ответ с тех пор, как умерли Ясмин и Реханн. Боги милостивые, глядя на Мерьям, он не мог не вспоминать Ясмин: ее веселую улыбку, волосы, взъерошенные ветром. Ее мелодичный смех все звенел в ушах – она смеялась редко, и Рамад дорожил каждым мгновением. Чем сильнее худела Мерьям, тем меньше становилось сходство, но все же было, было!

Боги, Ясмин, как я скучаю по тебе!

Вновь встали перед глазами воспоминания: вот Ясмин бежит к Масиду, и стрела, вонзившаяся ей в грудь, высекает капли крови на золотой песок…

Эти картины всегда приходили, стоило задуматься о жене, но Рамад усилием воли подавил их, не дал им власти. Он хорошо научился этому и оттого еще сильнее желал Масиду смерти – убить его, пока ненависть не истаяла. Ни одно пламя не может гореть вечно – нужно его поддерживать.

Скрипнули полозья, захрустел песок под килем – Дана'ил наконец вывел «Синюю цаплю» из гавани. Рамад заговорил снова, стараясь быть убедительным, но не слишком давить: Мерьям, выйдя из недельной спячки, всегда становилась обидчивой. Одно неправильное слово, и замкнется в себе.

– Боюсь, если так продолжится, ты умрешь быстрее, чем мы доберемся до Южного моря.

Мерьям усмехнулась, обнажив испачканные красным зубы.

– Ты говорил это шесть месяцев назад.

– И посмотри на себя! Сколько веса ты потеряла с тех пор? Так не может продолжаться, сестра.

– У меня есть все, что нужно.

– Да. Но нельзя выжить на одном гневе. Поверь мне, я знаю.

– Знаешь? Неужели?

– Прошу, Мерьям, не начинай. – Она никогда не говорила этого, но часто намекала, что Рамад не любил Ясмин так же сильно, как она, не желал приносить тех же жертв. – Наших целей можно достичь, не иссушая себя до состояния гнилого чернослива.

– Значит, вот кем ты меня видишь? Гнилым черносливом?

– Ты сестра моей жены, ты дорога мне, и тем больнее мне на тебя смотреть.

– Разве нам нечего больше обсудить, кроме моего аппетита?

– Давай-ка я испеку тебе фекку, – предложил он. – Ее ты будешь есть? С черным тмином, как ты любишь.

– Лучше скажи, зачем пришел.

– Сначала ответь.

Она зло глянула на него запавшими глазами, но не отказалась. Они с Рамадом помнили, как сильно Ясмин любила фекку. Им это печенье никогда не нравилось, но Ясмин всегда подавала его к чаю, особенно во время беременности. Она тогда завела много маленьких ритуалов и требовала от семьи участвовать в них. Ради ребеночка, говорила она, хитро улыбаясь. Я вас прошу только ради ребеночка.

Каждый день ее так сильно тошнило по утрам, что у Рамада с Мерьям язык не поворачивался отказать, хоть они и возненавидели фекку. Это была их общая шутка: стоило Ясмин отвернуться, как они выбрасывали печенье с мраморной веранды прямо в кусты, делая вид, что все съели. Наверное, Ясмин знала, что у них завелся свой собственный маленький ритуал, но никогда об этом не спрашивала.