Двенадцать месяцев. От февраля до февраля. Том 2

И она вновь оглядела весь автобус. Ни одно лицо не пропустила, на каждом хоть ненадолго остановила свой взгляд.

– Чтобы расставить все точки над «и», мне потребуется некоторое время, – продолжила она. – Думаю, что в десять минут я уложусь, но без этого объяснения многое будет непонятно или превратно истолковано. Поэтому я и прошу у вас разрешения на эту небольшую автобиографическую анкету с некоторыми разъяснениями. Позволяете? Тогда давайте начнём с самого начала. А что у нас начало? – спросила и улыбнулась. – Рождение? Нет, это не совсем правильно. Наше начало – это наши родители. Так вот, мои родители – испанские коммунары. Об истории Испании в этом столетии и о том, кто такие коммунары, должны знать все, на этом я останавливаться не буду. После поражения республиканцев в Советский Союз выехало много молодых энергичных людей, мечты которых о свободной демократической Испании были грубо растоптаны фашистскими сапогами. В их числе были Карлос Гонсалес и Мария Астуриас. Удивительно, но они не были даже знакомы. Почему удивительно? Да потому, что жили в одном городе, большом правда, в Барселоне, куда вы сегодня прибыли, и познакомиться здесь двум молодым людям, разумеется, непросто, но ведь они жили на одной улице, хоть и в разных её концах. А затем плыли на одном судне и в Москву из Одессы ехали одним поездом, пусть и в разных вагонах. А вот познакомились лишь более чем через год после своего приезда в СССР, в конце августа 1940 года, при этом познакомились совершенно случайно. В кинотеатре им продали билеты на соседние места. Случайность… – проговорила она задумчиво, но тут же продолжила: – Папа на той войне был пулемётчиком, очень он любил всё сотворенное из железа, поэтому пошёл учиться в Станкин, а мама была медсестрой, в конце концов она закончила Первый медицинский институт. Я родилась… в это трудно поверить, но это произошло в Москве 22 июня 1941 года. Дата всем хорошо знакома. Маму вместе со всеми студентами Первого меда эвакуировали в Уфу. Папа рвался на фронт, но ему постоянно отказывали – возможно, это было связано с тем, что он первым делом везде заявлял, что хочет отомстить за поруганную честь Каталонии. Как ещё не арестовали – не знаю.

Мне показалось, что здесь она точно задумается, но нет, она продолжила без остановки:

– В 1943 году мама окончила в Уфе институт, получила диплом врача-хирурга и попросила, чтобы ей разрешили вернуться к мужу, который работал на московском заводе, куда привозили ремонтировать танки. Ей разрешили, и она вместе со мной приехала в Москву, где почти непрестанно находилась в госпитале. Профессия хирурга на войне очень востребована. Так что я ваша землячка – мне сказали, что группа у вас московская. Росла я как все советские дети: садик, школа, потом МГУ. Была октябрёнком, пионером, комсомольцем. Отличие было одно: я была многоязычная. С раннего детства я говорила на трёх родных языках: среди других детей – на русском, дома – на испанском или, что чаще, каталанском. Никогда не видя страну, зная о ней лишь по рассказам взрослых, не только родителей, но и других испанцев, с которыми мои родители поддерживали отношения, я влюбилась в далёкую родину моих предков. Дома носила каталонскую одежду, ела каталонские блюда, пела каталонские песни. Когда мы, каталонцы, собирались вместе, мы танцевали не фламенко, а сардану. Жила как бы на две страны: открыто, как все – в Советском Союзе; тайно, всеми мыслями – в Испании, да не просто в Испании, а в Каталонии.

Она даже головой из стороны в сторону покрутила и повторила:

– Именно в Каталонии. Затем после окончания МГУ была оставлена там в аспирантуре. Диссертацию защитила по теме, вполне естественно, связанной с историей Каталонии. Наряду с обычными занятиями – чтением лекций и проведением семинаров – создала студенческий кружок «Каталония». Из названия ясно, о чём мы там говорили.

И снова она крутанула головой, на этот раз как-то по-особенному.