Двенадцать обручей

Девушка поднялась с колен и, развернувшись к Карлу-Йозефу вываленными из расхристанной сорочки грудями, села на калорифер. «Будешь?» — спросила она без малейшей интонации. Он приблизился к ней вплотную, и, хоть неоткуда было ему знать, что это уже последний такой подарок, он в остервенело жадном отчаянье кинулся ощупывать ее губами и пальцами, проваливаясь языком в ее водочную ротовую полость, будто и вправду все это было для него в последний раз. Девушка завозилась в его руках и развела ноги, впихивая его в себя. Он начал сползать вниз, до него вдруг дошло, какой он, честно говоря, уставший, вместе с этим своим огромным и никому не нужным членом, она, наверно, так все и поняла, потому что попустила узел — разомкнула замок своих ног у него за спиной и снова свела их вместе, гладя его бедную голову, точно так, как это случалось делать Роме в иные времена в иных обстоятельствах. Тогда он погрузился головой в ее колени и так забылся. Девушка неслышно для него освободилась и пропала.

И в эту минуту чья-то рука начала все настырней тормошить его за затылок. Карл-Йозеф, не поднимая головы, стряхивал ее с себя (таким образом демонстрируя Роме, что больше не нуждается в ее запоздалых нежностях), но Рома не отставала, ее большая и твердая ладонь была покрыта ужасно жесткой, грубой кожей, а пальцы были толстые и короткие, и тогда, вмиг перевалив за середину дистанции меж сном и явью в направлении последней, Карл-Йозеф сообразил, что это никакая не Рома, потому что ведь не может ее ладонь быть такой по-мужски сильной и неухоженной, да и все те кремы, что он ей дарил, где они, где их благодатный эффект?! Только тогда он наконец оторвал свою голову от липкой и холодной алюминиевой поверхности.

За его столиком сидели два лысых типа — те самые, конечно. Приблизительно одного возраста, где-то между тридцаткой и сороковкой, хотя в этой стране, как уже не однажды доводилось Карлу-Йозефу замечать, достаточно легко ошибиться, если судить о возрасте человека по его внешности. Так вот, внешность у обоих была не из лучших. И — самое главное — зачем эти кожаные кепки на головах?

Карл-Йозеф четко увидел все это (и кожаные кепки, и совершенно опухшие рожи, и в целом внешность), как только надел свои, теперь уже дважды треснувшие, очки. Этого оказалось достаточно, чтобы один из них, с гнилым зубом посреди рта, сказал: «Слышь, земляк, по сто грамм возьми!» Карл-Йозеф молчал и смотрел на обоих сквозь перечеркнутые трещинами стекла. Они ему не нравились.

Им его молчание, похоже, не понравилось тоже, потому что второй, с вытатуированными на пальцах глупостями, сказал чуть резче первого: «Ты что, тормоз? Возьми нам с Душманом по сто, понял?» На самом деле Карл-Йозеф не понял ничего. Единственное, что он мог сделать, это снова заказать водки. Он окинул взглядом помещение — в этот час уже совсем пустое и тихое. Кто-то, правда, дремал за стойкой — скорее всего, хозяин.

«Вы хотеть… пить вотка?» — спросил Карл-Йозеф. Лысые переглянулись. Пока они переваривали новую информацию, Карл-Йозеф крикнул в сторону бара свое «вотка пгошу… тги газа!» Лысые переглянулись еще раз, и тот с татуированными пальцами решил убедиться: «Ты шо, фирмач?» Карл-Йозеф понимал, что его спрашивают о какой-то фирме, очевидно, его с кем-то путают. Ведь Карл-Йозеф ни единого дня в жизни не работал на какой-либо фирме, чем даже гордился. Поэтому он только отрицательно качнул головой. «А хули ж ты так говоришь?» — спросил тот с татуированными пальцами. «С акцентом», — уточнил гнилой зуб. Карлу-Йозефу показалось, что он начинает понимать. «Я есть иностганец, — пояснил он, чудом вспомнив, что на их языке это называется иностранец. — Я есть австгиец».

Подошел тот мрачный парень в бейсболке и поставил на стол три стакана с водкой. «И шашлык! — потребовал с татуированными пальцами. — Один мне, один Душману». «Кто платит?» — не поддался на понт в бейсболке. «Шухер, я шашлыка не буду, я от мяса вопше не пруся, ты ж знаешь!» — сказал с гнилым зубом. «Он платит», — показал на Карла-Йозефа татуированным пальцем Шухер. И переспросил: «Правильно я говорю, земляк?»

Карл-Йозеф кивнул. Ему не хотелось начинать спорить с этими людьми. По всему было видно, что они жуткие бедняги, возможно, даже какие-то бездомные и, конечно, голодные. Отчего бы не купить для них какой-нибудь еды? И он начал вспоминать, как называются всякие здешние блюда, чтобы попытаться что-то для них заказать, но ничего, кроме «Banusch ist eine typisch huzulische Speise», припомнить не мог. Но тот в бейсболке уже все равно отошел, поэтому они просто взялись каждый за свой стакан. Карл-Йозеф протянул свой навстречу двум другим, звякнуло стекло, Душман скривил губы, выдавливая улыбку, Шухер даже улыбки не выдавил.