Двенадцать обручей

Последующие годы пролетают под знаком борьбы за воплощение. Бесконечные заседания ученых советов, пламенные доклады и рапорты, переезды с конференции на конференцию, призывы к академикам, изнурительные пересмотры сметы, сбор подписей под рекомендательными письмами из Стокгольма, Парижа и Лондона, и наконец — конфиденциальная аудиенция у чрезвычайно высокопоставленного державного мужа. Все это в той или иной степени привело к окончательному положительному решению; таким образом, в одну из весен и впрямь началось строительство, дерево, камень и металл возили к подножью по специально построенной и пущенной от железнодорожной линии через лес колее, однако на последнем этапе, там, где склон делался чересчур крутым, оставались только гуцулыки, фантастическая тягловая сила, до смерти выносливые и неприхотливые лошадки — на них все необходимое, наряду со всем лишним, доставлялось к вершине хребта. Бесспорным спасением сметы выступала смехотворно дешевая рабочая сила: здешние мужчины продавались так же бездумно и легко, как станут продаваться их потомки на восточноевропейских рынках через семь десятков лет. Итак, ценой беспрестанно щелкающих кнутов, предельно напряженных жил и нескольких случайных смертей от травматизма и водки, а также множества строительных махинаций да трех-четырех авантюрных компромиссов, все наконец осуществилось: залы и комнаты и кабинеты, полукруглая башня с наблюдательными пунктами, лаборатории, радиоузел, автономная электростанция и система отопления с горячей водой для ванн, прачечных и душевых, а затем уж и вовсе заветное: библиотека, танцевальный салон с граммофонами и музыкальными автоматами, бильярдная, зимний сад филодендронов, киноклуб и небольшая картинная галерея с неплохими копиями позднеромантических альпийских пейзажей. Все вкупе это называлось метеостанцией — и именно сюда въехал в начале одного лета тот самый сероглазый энтузиаст, а следом за ним и весь безотказный персонал наблюдателей циклонов. Не обошлось без жен, детей и нескольких служанок. Жизнь на хребте должна была выглядеть нормальной, ничем не отличающейся от варшавской, краковской, а то даже и львовской.

Впрочем, жизнь на хребте оказалась прежде всего ветреной, и многие из них, прогуливаясь по бывшей военной дороге, расстались с унесенными в запредельные трансильванские бездны шляпами. Интересно, что только их молодому шефу счастливилось время от времени подбирать те самые гильзы, проржавевшие шлемы и простреленные полуистлевшие фуражки — он, что называется, знал места. В отличие от него жена была непревзойденной собирательницей цветов и лекарственных растений, и все это постепенно скапливалось в многочисленных гербариях. Сюда еще можно приплесть ежевоскресную идиллию с парой шумных детей и служанкой, едва поспевающей за ними со специальной корзинкой для пикников, где молоко и бисквиты, но я не уверен, были ли у них уже дети. Зато я уверен в ином: их непременно должны были сопровождать птичьи крики, всякий раз относимые, как шляпы или сорванные женские платки и косынки, все туда же — в трансильванском направлении.

Однако были ли те крики только птичьими?

Я опять же уверен, что в то первое лето он был совершенно счастлив — жить на одной из мировых вершин, видеть, какою в сущности огромной бывает эта страна — горы, наблюдать за небом и движением туманов, делать подробнейшие записи и расчеты, слушать, как накатывают громы, как облачные массы набухают градом, предугадывать, как в продолжение одного и того же августовского дня погода изменится восемь раз и все четыре времени года явят себя в несколько путаном порядке: лето, зима, осень, весна. Это было и исполнением обязанностей, и осуществлением задуманного, и воплощением грез одновременно. Не много ли для одного пехотинца?

Тем временем уже в начале следующей весны пришлось исполнять некоторые не упомянутые в сметах договоренности. Ведь реализация столь дорогих видений не могла состояться без существенной поддержки кого-то из могущественных мировых партнеров, о чем, собственно, почти что прямым текстом и шла речь во время той конфиденциальной встречи сероглазого идеалиста с высоким государственным деятелем. Вскоре после нее местность неофициально посетил вполне ответственный представитель правительства Объединенного Королевства (далее — ППОК) в сопровождении нескольких неплохо для месяца апреля загорелых экспертов. Через неделю, поужинав на одной сокрытой от посторонних глаз чертопольской вилле, лощеный ППОК в очередной раз опустил кончик сигары в бокал с коньяком и, сделав последнюю паузу ради ароматного дымоиспускания, сказал трепетно замершим варшавским стратегам что-то вроде Well, you have convinced me, gentlemen[20] и подписал все необходимые протоколы.