Двенадцать отважных

— Да вы не серчайте! — весело сказал Костя. — Вы же у нас молодцы! Если бы не вы, нам бы не удавалось так часто передавать сводки в ваше село — у нас на каждую деревню рук не хватает. А про порванный телефон, про этих вон девушек и прочие ваши дела я уж и не говорю. Только надо ведь и осторожность соблюдать. Верно? Ну, теперь я знаю, где вас искать. Бывайте здоровы!

Ребята остались одни.

— Что же это Ленки нет! — с отчаянием сказала Оля.

Все молчали. Что можно было здесь сказать!

— Плохие новости, ребята, — негромко начал Вася. — С Петровичем беда… Арестовали его, а Костика убили.

…Утром к Васе прибежал соседский мальчонка Федя, по бескровному лицу его было видно, что случилось что-то очень страшное.

— Пойдем, — твердил он, — пойдем…

Пришли к хате Петровича. Ставни были почему-то до сих пор закрыты, хотя стоял уже день. У дверей Федя неожиданно остановился.

— Я не пойду туда, — прошептал он. — Не могу я.

Васе стало жутко. Через силу заставил он себя открыть дверь и вошел в хату. Он не сразу освоился в полутьме. Все здесь было разбросано, истерзано, исковеркано, сундук расколот, тюфяк вспорот от края до края.

А поперек широкой лавки лежал мертвый Костик, голова его свешивалась вниз, а от губ до виска застыл ручеек крови.

Вася долго стоял и смотрел. Потом тихонько вышел из хаты и осторожно прикрыл за собою дверь.

Федя ждал его на углу. Он стоял и трясся. Да и Васю бил озноб.

— Где Петрович? — спросил он, стараясь подавить дрожь.

— Неужели ты ночью ничего не слыхал?

Ночью Вася был далеко от села и ничего не мог слышать.

— Нет. Я спал, — сказал он.

— Фашисты ворвались к Петровичу чуть свет, — рассказывал Федя. — Очень били его, а потом бросили в телегу и повезли в Артемовск. Видать, к какому-нибудь начальнику большому.

Вдруг Толя Прокопенко сорвался с места и кинулся к выходу.

Ты куда? — закричали ему.

Толя ничего не ответил и вылез из пещеры.

— Оставьте его, — сказала Надя.

Никто не двинулся с места. Все понимали, что Толе лучше побыть сейчас одному.

— В степь пошел, — махнул рукой Толя Цыганенко, выглянув из пещеры.

— Ах, беда! — сказал Борис.

— Но почему? Почему они схватили Петровича? — спрашивала Варя. — Чем помешал им старик?

Вася помолчал в нерешительности, а потом сказал:

— Петрович им очень мешал. Он был связан с партизанским отрядом. Это он отводил меня к Степану Ивановичу.

Ребята притихли.

— А мальчишку-то! Мальчишку-то маленького за что?! — воскликнула Варя.

Ей никто не ответил. Нина с Олей громко всхлипывали.

— И подумать только, — сказал Борис — мы не убили еще ни одного фашиста! А в листовках все пишем: «Смерть немецким оккупантам», а ни одного из них до сих пор…

— Погоди, — ответил Вася, — придет время, Костика мы им припомним.

— А я думаю о другом, — сказала вдруг Надя.

До сих пор она все время молча смотрела на огонь.

— Я думаю о том, что в это самое время по нашему селу ходит Ксана Маринченко под руку с теми самыми солдатами…

— Вы еще всего не знаете, — сказал Володя Моруженко. — Вчера Тимашук посылал тетю Маню Панченко к ней полы мыть.

— И она пошла?!

— Не знаю…

— Ну нет! — жестко проговорила Надя. — Это так оставлять нельзя!

— А что же делать?

Все молчали. Борис, помолчав, нашел в себе смелость сказать:

— Предателей убивают.

Никто ему не ответил. Лица девочек побледнели. Да и мальчикам стало не по себе.

Предателей убивают. Нет на свете человека более подлого, чем тот, кто бросил народ свой в беде и перешел на сторону врага. И какого врага! Разве знали когда-нибудь люди армию более подлую, бесчеловечную и зверскую, чем фашистская армия?!

Какое тут может быть оправдание? Иной раз человек может сказать, что не знал всего и чего-то не понял. Ксана знала все. Да и как она могла не знать? Так же, как и все в селе, она видела Егорку и Колю Панченко. Так же, как и все, она знала, что сожжена Козловка, что убит маленький Костик, что всюду, где прошли гитлеровцы, остаются рвы, полные мертвых людей.

Да, предателей убивают!

Надя обратилась к Борису:

— И ты бы мог ее убить?

Борис не ответил.

— Так бы пошел и убил? — настаивала Надя.

Борис опять промолчал.

— Ведь мы с нею в одной школе учились! — тихо вставила Оля. — Страшно…

— Вот именно потому, — словно бы очнувшись, сказал Борис. — Именно потому, что мы с ней учились в одной школе, были в одной пионерской дружине! Именно потому, что все это она предала.

— Вот что мы сделаем, — медленно сказала Надя, — мы сделаем так, что жизнь ей станет не в жизнь…

— Постой, — сказал Вася, — погоди! Кто-то идет!

Нет, это кто-то бежал! Бежал со всех ног.

…Было еще светло, когда Лена вышла из города. Она несла только одну пачку бумаги, зато бумага была тонкая, и на ней не расплывались чернила.

— Если тебя задержат, — сказали ей, — говори «шуле, шуле», дескать, несешь бумагу для школы.

— Шуле, шуле, — твердила Лена, труся рысцой по широкой степной дороге.

Потом решила, что по самой дороге, где ходят немецкие машины, ей идти опасно, и пошла стороной. Однако чтобы не заблудиться в степи, она старалась не отходить далеко от дороги.