Двенадцать рассказов

Вот, например, Веня. Он пришел к нам в роту с весенним призывом. Худой высокий студент. Голова была забита какими-то теориями, объясняющими ему все в его жизни. Он говорил и опирался в своих суждениях на вещи, которых даже ни разу не видел. У него была какая-то собственная реальность. Но после того, как его кинули в Афган, он стал немного более опытным в обращении со своими галлюцинациями, которые он называл моделями или теориями. Когда большинство из них оказалось разрушенным жесткими реалиями войны, он проявил чуточку больше стремления к переменам, и выдумал новые под напором новых фактов. Но окружающий его мир, где продолжали гибнуть невинные, мирные люди, оставался прежним.

У войны особый подход. Она входила в нашу реальность и потом ломала ее безжалостно раз и навсегда. Для этого у нее было множество способов. Жизнь разбивалась от ее ударов на мелкие части. И когда через два года мы получили их в свои руки, жизнь для нас показалась конструктором, игрушкой — моделью, которую мы действительно создали сами!

Я это понял. На войне учат делать то, что необходимо для выживания. Многое из того, чему мы там обучались, весьма уникально, но, честно говоря, среди «нормальных» людей эти навыки порой нужны больше, чем среди тех, кого Веня встретил в психушке. Значительная часть обогащенного войной опыта не относится к самой жизни, — она относится к тем осколкам сознания, которые мы привезли с войны. Мы ведем себя порой, как уроды, потому, что наше разбитое войной сознание — созданная нами галлюцинация, красивая голограмма прошлых наших переживаний. Но если сделать ее реальностью — мы становимся нормальными людьми! Мир лопнул, раскололся на части, и мы мечемся в поисках собственного осколка, чтобы найти в нем покой. Чтобы угомониться, мы разбиваем чужой мир, убеждая всех, что тот ужас, который они начинают при этом испытывать, и есть нормальное состояние. Мы намеренно обманываем себя, пробуя совместить несовместимое — наше и их представления о жизни.

Кто не знавал счастливых супругов-однокурсников? К сожалению, на пути карьеры вперед вырывается только один из них — как вы думаете, кто? Веня запил и похоронил свою карьеру. Его жена-умница пошла по стопам папы-профессора. Веня пытался склеить собственные кусочки в целое, но делал это слишком откровенно. Равнодушие к родным — дань, которую ему пришлось платить за приобретенный опыт. Веню просто сдали на лечение. У него не было других препятствий на пути, кроме тех, которые он не смог устранить, если действительно этого хотел. Интересно, как он сейчас?

Я встал и подошел к телефону-автомату, висевшему на стене у подъезда дома.

Паша. Лето 1982 года. Афганистан

Гора черной массой возвышается над спящим палаточным городком. Луна, зацепившись за каменную вершину, замерла в ночном небе. Кажется, что поднявшись на гору, можно прикоснуться рукой к ее серебряному кругу.

В учебном центре, разбитом у подножия горы, существует много способов воспитания настоящих солдат, каждый из них позволяет достичь поставленной цепи. Ночной подъем на гору — один из таких способов. Только на первый взгляд все выглядит просто и легко. Солдаты стартуют по одному. У каждого есть трассирующий патрон, нужно зажечь его на вершине и спуститься. Все наказания, существующие в лагере, ждут того, кто не «дотронется до Луны». При атаке вершины нельзя кричать, отступать и выжидать. На все про все сорок минут. Сорок минут, чтобы подняться и спуститься, пройдя через засады сержантов на единственной тропе, по которой ты не пойдешь, не должен пойти — и они это знают.

Тот, кто утверждает, что не имеет чувства страха, обманывает, прежде всего, самого себя. К началу подъема ты уже знаешь о своей трусости. Трусость давно стала твоей раной. Она создает боль — родную сестру подлости и отчаяния. Ты не можешь избавиться от нее. Она разрывает тебя на куски, которые ты уже не можешь контролировать. Поднимаясь к Луне по гребню горы, ты тащишь с собой в РД, нагруженном камнями, свое сознание, разорванное страхом на части. Ты боишься, поэтому, что бы ты ни делал, страх с тобой. Но от него нужно освободиться.

Цепляясь за острые камни, пугаясь стука собственного сердца, ты крадешься к вершине. Вот она — засада. Тебя услышали, но пока не видят. Слева встает тень, и ты понимаешь, если метнешься от нее вправо — тебя там тоже ждут. Вдруг, почти в упор, по тебе бьет, ослепляя вспышками, одна, затем другая холостая очередь. Ужимая внутри себя все, что есть трухлявого и мелкого, собрав в кулак остатки воли, ты вскакиваешь во весь рост. Оглушенный и ослепленный выстрелами, пользуясь моментом, в отчаянии делаешь последний рывок к вершине.