Двенадцать рассказов

Несмотря на все принятые меры, мы можем внезапно встретить противника. Такая встреча не оставит взводному времени для принятия решения. Наши действия в этих случаях отработаны до полного автоматизма в ходе изматывающих тренировок в бригаде. Но сейчас наши легкие с трудом принимают даже успевший уже остыть от дневного зноя воздух. Взводный оглядывается на нас, постоянно подгоняет. Впереди меня маячит спина Вени с размеренно покачивающимся из стороны в сторону РД. С трудом выхожу из состояния оцепенения. Нельзя путать терпение со слабостью.

Жека (Рекс). Лето 1982 года. Афганистан

Охранение бронегруппы днем организуется следующим образом: дозорные выдвигаются вперед, группа рассредоточена, каждому назначается свой сектор наблюдения. Дозорные меняются через каждые два часа. Но это только в идеале. Три дня ожидания, наполненные напряженным дежурством в эфире, притупляют чувство опасности и осторожности. Любая, даже плохо организованная засада имеет целью застать врасплох и уничтожить. Частенько вопрос, что делать с пойманным в пустыне человеком, требовал от нас больших моральных усилий, чем сам процесс погони и засад.

Самое вкусное мясо, которое я когда-либо пробовал, это мясо той молодой газели, что я пристрелил, пока Веня с Пашей торчали в песках. Привычная тушенка — говядина с рисом или свинина — никогда не будет заменой свежему мясу. Даже молодой барашек, мне кажется, на вкус чуть хуже, чем мясо дикой красавицы.

Мясо жарили на банках с бензином, установленных в вырытые для этого лунки в песке. Готовить его по-другому не было возможности. Над банками установили обожженный цинк из-под патронов. Мясо, отбитое штык-ножом, предварительно посоленное и наперченное, обжаривали с двух сторон. Шашлык приготовили, используя шомпол вместо шампура — получилось отлично. Все сожрали за один заход, ничего не оставив пацанам, которые должны были сегодня вернуться. Время еще было, поэтому я решил повторить и снова пошел на охоту.

Мотоциклист появился совершенно неожиданно. Резко развернувшись, он попытался скрыться от группы по сухому руслу, но нарвался на меня. Здесь пустынному байкеру окончательно не повезло. Пытаясь объехать внезапно возникшее препятствие, он угодил передним колесом в яму, после чего взлетел в воздух, перелетел через меня и, задев задним колесом мое плечо, грохнулся о землю: удар был такой силы, что дух сломал телом спинку из металлических трубок, приваренную к заднему сиденью мотоцикла.

От удара колесом у меня потемнело в глазах, но автомат из рук я не выпустил. Когда я вязал духа, скрипя зубами от боли, над талией с правой стороны у него можно было нащупать только какую-то кашу. Крылом мотоцикла ему почти отрезало правую ногу над щиколоткой, но кость осталась цела. Взвалив на себя, я потащил его в лагерь. Рану там ему зашили, как смогли, и перевязали. Но это было все, на что хватило нашего милосердия. Угостить ребят не получилось. Я был очень зол за сорванную охоту. Пока тащил духа на себе, я сожалел о его ранении, в толпе молодых же мной овладел инстинкт стихийной жестокости.

За несколько часов до возвращения группы из засады мы духа повесили, намотав его чалму на ствол КПВТ. Последним снисхождением, которое своим терпением заслужил афганец, была возможность помолиться перед смертью.

Молодые, с которыми меня оставили в бронегруппе, постоянно испытывали стремление подавить свой собственный страх, неуверенность. При виде беспомощного пленного они неестественно возбудились. Ими руководил бессознательный страх — а вдруг сами окажутся на месте пойманного мотоциклиста? Импульсы страха, которому они повиновались, были столь сильны, что не давали проявляться не только здравому смыслу, но даже инстинкту самосохранения. Они не могли вынести отсрочки между желанием и осуществлением желаемого. Молодые чувствовали себя всемогущими, у каждого из них в массе исчезало понятие невозможного. Они мгновенно дошли до крайности, зерно антипатии к врагу превратилось в дикую ненависть. Агрессия, неоправданное эмоциональное напряжение, с которым они предложили повесить пленного, объяснялось их внутренней слабостью. Причина у них была одна: чувство страха и тревоги за собственную слабость.

— …Как бы то ни было, но Коран никогда не закрывает двери перед милосердием в отношении людей, даже если они преступники. Мы не душманы, которые грешат именно тем, что милосердие Аллаха подменяют безжалостностью фанатичного человека, — вид у одного из молодых, передразнивающего нашего замполита, был, наверное, очень комичный.

Мальчишки посмеивались и хихикали, толкая друг друга локтями. У них был свой взгляд на милосердие. На душе у меня стало тоскливо. Но грусть в этих условиях — непозволительная роскошь. Очевидна была опасность противоречить им, и, чтобы себя обезопасить, оставалось только следовать окружающему тебя примеру, как сейчас — по-волчьи воя.

— А кто ему поможет? — раздался озабоченный голос.

— Об этом не беспокойтесь. Сядьте кто-нибудь за пулемет.