Двенадцать цезарей

Светоний преуменьшает важность роли Муциана. Он не способен примирить свою теорию знамений и предсказаний с несостоятельным утверждением последнего, что именно он в одиночку сделал Веспасиана императором. Бывший консул при Нероне и барственный наместник Сирии, который в юности потратил целое состояние, чтобы получить высокую должность, а затем по неизвестной причине впал в немилость при Клавдии, приобретает более яркие черты в «Истории» Тацита. В ней Муциан представлен как пример противоречий, в той же степени носитель риторических способностей автора, как и достоверный биографический портрет: плохой и хороший, заносчивый и учтивый, энергичный и эгоистичный — сочетание красноречивых полярностей. Это вульгарная, имеющая сомнительную репутацию фигура, чья расточительность и высокомерие — темная сторона величия Юлиев-Клавдиев — дисгармонируют в новом царствовании умеренности. При дворе у него — многочисленные мальчики на содержании. Но частная жизнь Муциана не влияет на его положение. Он кажется абсолютным образцом главного римского военачальника. Известный своим великолепием, богатством и тем индивидуальным величием, формирующим авторитет, который римляне связывают с дигнитас, он, кроме всего прочего, обладал даром придавать блеск своим словам и делам. Кажется, что именно он станет императором. Для Муциана, как и для всякого принца, не характерны покорность и качества, отличающие верноподданных граждан. Вплоть до вмешательства Тита (чье обаяние и привлекательная внешность способствовали возобновлению дружеских отношений между соседними наместниками) он относится к Веспасиану с ревнивым презрением и даже враждебностью, не желая признавать равенство ни по должности, ни в личных отношениях. Такое высокомерие является прерогативой высокорожденности, оно никогда полностью не переходит в дружелюбие. По прошествии времени Муциан откажется относиться к императору Веспасиану с соответствующей почтительностью. Возможно, у него не было ни желания, ни должных качеств, чтобы принять подобное нарушение естественного порядка вещей. Достаточно того, что, учитывая свою бездетность и возраст, он отказывается от личных надежд на пурпур.

Писатель и историк Муциан составил естественную историю Востока. Плиний Старший упоминает о том, что она богата сообщениями о чудесных событиях. Этих двух людей, сильно отличающихся происхождением и взглядами на жизнь, объединяет римская вера в сверхъестественный характер природных явлений. Если оставить в стороне литературные опыты, то вклад Муциана состоял в поддержке Веспасиана размещенными в Сирии тремя римскими легионами. Но он не подчинял Флавиев своей воле подобно Свенгали. Не был он и Меценатом Веспасиана, если не считать отвратительных сексуальных наклонностей. Помощь наместника Сирии имела прагматическую основу, это было продуманное тактическое решение. (Если доверять Тациту, Муциан добивался не справедливости либо истины, а возможности пополнить кошелек, поэтому он мог просто лелеять надежду на возможность влиять на будущего императора Рима с пользой для себя.) Каковы бы ни были его мотивы, сирийские легионы удвоили численность армии, находившейся в распоряжении Веспасиана.

В середине июля 69 года эти самые войска провозгласили Веспасиана императором. В начале июля, как нам известно, это уже произошло в Египте и собственной провинции Веспасиана, Иудее. Вителлий пробыл правителем Рима всего три месяца. На военном совете Муциан выбрал для себя роль завоевателя Рима, выступив в долгий путь на запад во главе своего Шестого легиона и тринадцати тысяч ветеранов.[239] Веспасиан направился в Египет. В Александрии, где его прибытие вызвало разлив Нила, и в Пелузии, пограничной крепости на восточном берегу этой реки, он намеревался закрыть подвоз зерна в Италию и голодом принудить к сдаче вителлианский Рим. Об этом плане его брат Сабин, вновь назначенный Отоном на должность префекта города, был уже извещен. Братья являлись соучастниками, несмотря на очень спорную природу недавней «помощи» Сабина в вопросе финансовых дел Веспасиана. Случилось так, что осуществления плана не понадобилось.

Мы не знаем, доложили ли несчастному Отону о знамении накануне битвы при Бедриаке, которое записал Светоний. На глазах у собравшихся войск сразились в воздухе два орла, и когда один уже был побежден, со стороны восходящего солнца — то есть со стороны Египта, Сирии и Иудеи — прилетел третий и прогнал победителя. Для самоубийства Отона были более конкретные неотложные причины. Но на солдат произвел впечатление явный символизм произошедшего.