Двенадцать. Увядшие цветы выбрасывают (сборник)

Стефка, которая начала приводить в порядок подоконник, удивленно замерла. Она интуитивно почувствовала, что расспрашивать не надо, что высказанная вслух заинтересованность только отпугнет старуху, которую нужно просто слушать. И желательно – молча. Стефка уже заметила, что та никогда не выходит ни к корреспондентам, которые иногда наведываются сюда, чтобы написать слезоточивый материальчик в газету, ни к другим «данайцам», приносящим дары в этот приют.

Стефка остановилась перед креслом-качалкой и молчала. Пани Полина посмотрела на фотографию и усмехнулась:

– Меня бодрит, когда я смотрю на нее. Это – как укол. Или пощечина: вот кажется, что уже ничего не чувствуешь, все будто в тумане… А посмотришь туда, на стену, встрепенешься и подумаешь почти с нежностью: «Черта лысого! Чтобы Эдит Береш ушла раньше какой-то там Леды? Не дождавшись ее некролога? Не бывать этому!»

– А кто это – Эдит Береш? – встрепенулась Стефка.

Но старуха, поджав губы, снова повернулась к окну и качнулась в своем скрипучем кресле. Как отрезала. Дала понять, что разговор закончен.

Стефка еще немного покрутилась по комнате, поелозила тряпкой там, куда раньше и не заглядывала. Еще раз окинула любопытным взглядом фигуру в кресле у окна. Заметила, что подлокотники покрыты зазубринами, от которых халат актрисы изрядно истрепался. «В следующий раз принесу изоляционную ленту…» – решила Стефка. Ей понравилось быть доброй. И она гордилась, что эта странная пожилая женщина заговорила с ней. И голос у нее оказался именно таким, каким Стефка его и представляла…

* * *

…Когда курице отрубают голову, она еще может бегать по двору. Когда пуля или нож попадают в сердце человека – в первую минуту он не ощущает боли, только удивление, похожее на восторг. Он делает глубокий вдох – последний огромный вздох, будто втягивает в себя с ним весь мир, все его запахи и звуки, тысячелетний опыт существования человека, которые превращаются в один горячий глоток воздуха. Этот глоток длится всего лишь мгновение, но в нем соединяются прошлое и будущее, все печали и радости, все молитвы, все краски – настолько яркие, что режут глаз своей первозданной красотой. Все это и вызывает тот удивленный последний взгляд, которым смотрят убитые. Этот взгляд говорит: «Неужели мир может быть так прекрасен?!. И неужели это… конец?» И мир угасает. Подтверждая своим последним проблеском: «Да, конец».

Вот уже несколько месяцев Стефка жила именно с таким удивленным взглядом. Наверное, поэтому ее так и поразила красота природы, которую она разглядела за окном этого Дома. И разговор с Пергюнтом Альфредом, и голос пани Полины…

Она уже без отвращения и страха продолжила утренний обход. Здоровалась, убирала постели, выносила ночные горшки, говорила комплименты, помогала женщинам расчесываться, советовала, какой помадой подкрасить губы, мужчинам находила их очки и тапочки…

Старики нестройными рядами потянулись по коридору к столовой. «Театр теней…» – подумала Стефка и ущипнула себя за ухо (так она по привычке делала всегда, когда была к кому-то слишком строга или несправедлива).

В очереди за чаем она не увидела пани Полины, и это ее не удивило – та выходила к завтраку лишь к десяти, когда столовая пустела. Но среди подопечных не было и еще одной – Оли-Офелии. То есть Ольги Яковлевны Снежко, которую здесь нежно называли разными артистическими прозвищами – в зависимости от того, какую роль и одежду она выбирала для себя с утра. Вчера вечером, например, старушка, кокетливо улыбаясь, сообщила, что она – Офелия. «Сегодня, наверное, Дездемона!» – сыронизировала Стефка и снова ущипнула себя за ухо.

Отсутствие Оли-Офелии встревожило ее, ведь час назад Стефка лично убедилась, что старушка спокойно и ровно дышит, лежа под одеялом. Стефка прошла по коридору и остановилась у двери. Если Офелия еще спит – нужно разбудить, иначе каша остынет, а чаю может не хватить – старики поглощали его в несметных количествах, да еще уносили в комнаты по два-три стакана. Стефка прислушалась и тихонько приоткрыла дверь:

– Ольга Яковлевна, можно? Вы еще тут?

Она увидела, что Оля-Офелия стоит перед зеркалом и пытается подколоть к общему пучку на затылке непослушный жиденький локон красивой шпилькой с белой бусиной на конце. Локон выскальзывает из ее неловких пальцев, прическа то и дело распадается, и все приходится повторять снова.

– Давайте я вам помогу, – предложила Стефка.

Оля-Офелия послушно протянула ей шпильку и вытащила из гульки остальные. Тоненькая косичка развернулась и упала ей на спину.

– А я сегодня видела такую же девочку, – говорила Оля-Офелия, пока Стефка возилась с ее волосами, – очень похожую на тебя. Только беленькую, с белыми волосами… И маленькую…

– Мама рассказывала, что в детстве у меня были совершено светлые волосы, – промычала Стефка, держа в губах шпильки. – А где вы ее видели?

Ольга Яковлевна смутилась:

– Да… там, на улице…

– Странно, – сказала Стефка. – Ведь так рано. Откуда она там взялась?

– Ну… Может, ребенок кого-то из персонала. Внучка или дочка…