Двенадцать. Увядшие цветы выбрасывают

– Но я там – совсем одна…

«Опять врешь. Ведь еще вчера ты убедилась, что у тебя есть, по крайней мере, десять очень надежных сторонников. Они живут на этой планете вместе с тобой. Возможно, их гораздо больше, чем ты видела и представляешь себе. Но сколько именно – уже неважно. Важно иметь этих десятерых…»

– Где-то я уже такое слышала… – бормочет Хелена.

Из ее порезанной руки течет красный ручеек. Кровь. Теплая и настоящая. Как все, что она так любила раньше…

* * *

«Для того чтобы иметь успех, не нужны миллионы, достаточно иметь десятерых, но верных сторонников…» Как она могла забыть? Так говорил один старый и усталый писатель-эмигрант, кумир ее юности, которого она встретила в кафе «Closerie des Lilas» на Монмартре.

Тогда она была в Париже впервые. Утром почетный эскорт – издатель и менеджер таскали ее по книжным магазинам, где она презентовала свою книгу, днем она дала несколько интервью, а потом, на минутку заскочив в гостиницу, чтобы переодеться, помчалась в Латинский квартал на рю дель Ансьен-Комеди в ресторан «Le Procope», где в ее честь была устроена вечеринка. И вместо вечернего города, сияющего за окном, ей пришлось рассматривать портреты знаменитых посетителей этого старинного заведения XVII века – Робеспьера, Линкольна, Вольтера, Дантона, Марата, Дидро и Бомарше… Ужин среди великих покойников, смотревших на нее со стен, и оживленные деловые разговоры, которые ей приходилось поддерживать, мучали ее мозг жестоким диссонансом. И первый день прошел под знаком головной боли и отчаяния. Но утро следующего дня принадлежало ей.

Было начало осени – время, когда Париж освобождается от нашествия туристов. Утром она вышла из гостиницы и отправилась бродить по улицам, о которых мечтала с детства. У парижской осени был запах кофе и круассанов. Она спустилась в метро и без проблем добралась до станции Abesses, потом пересела на фуникулер. Париж сам вел ее, куда нужно. Ее не удивляло то, что она не оглядывается, не расспрашивает, не разворачивает карту, как это делают туристы, – мысленно она прожила здесь большую часть жизни, и теперь работала память ног, которые несли ее в нужном направлении. От базилики Сакре-Кер она зашагала по Монмартру. Отсюда город имел уютный вид, не казался суетным или похожим на тот гигантский муравейник, о котором ее предупреждали на родине.

…На набережной Жемапп прямо на парапете сидит группа девочек-студенток в вылинявших футболках. Они сбежали с занятий бизнес-школы, пьют пиво из банок и весело переговариваются, золотые блики воды мерцают в их растрепанных волосах. Рыбаки забросили удочки в мутную воду Сены и, как все рыбаки мира, с надеждой уставились на поплавки; под платанами на скамейках дремлют пенсионеры; кое-где на газонах лениво разлеглись чернокожие потомки «детей цветов», они покуривают сигареты и наблюдают за тем, как от Арсенальской гавани отчаливают катера и яхты. Такое же затишье в Люксембургском саду, Пале-Рояле и Тюильри. Небо медовое и синее, в воздухе висит золотистая паутина, сотканная из солнечных лучей, легкий ветерок гоняет по тротуару первые опавшие листья. Время аперитива, так как для коньяка еще не достаточно прохладно, а для пива – не так уж жарко…

Вчера собеседники сказали, что осенью «под асфальтом Парижа кроется пляжный песок» и все темпы замедляются. Особенно это ощущалось здесь, на Монмартре, где, блуждая по многочисленным улочкам, она заметила вывеску «Le Rotonde». Современный роскошный ресторан…

Она подумала, что еще один день в компании покойников она не выдержит, и поэтому, побродив еще немного, наконец нашла уютное место – «Closerie des Lilas» («Сиреневый хутор») – кафе, в котором Хемингуэй писал «Фиесту».

Она заказала кофе. Она старалась, чтобы ее вид не выдавал восторженную неофитку. Но, как это с ней случалось не раз – не только здесь, но и в самых неподходящих для этого местах, – мощная волна фантазий и слов накрыла ее. Слова роились в воздухе, образуя вокруг такое плотное пространство, что, казалось, она могла хватать их из воздуха прямо руками, как фокусник, который вытаскивает кролика из пустой шляпы. Так было всегда и везде, но в воздухе Парижа это казалось еще более естественным. Она достала блокнот, не задумываясь о том, как выглядит в глазах немногих посетителей этого довольно дорогого заведения.

– После Хемингуэя ехать сюда, чтобы сидеть в кафе и писать, – нельзя, а после Генри Миллера – невозможно. Кажется, так говорил издатель в фильме Полански «Горькая луна»…