Двенадцать ворот Бухары

Удрученный этими мыслями, Хайдаркул дошел до дому. Он зажег лампу и, глубоко вздохнув, огляделся. Да, это все та же комната, где жила когда-то рабыня Дилором, та самая, где справляли свадьбу Фирузы и Асо… Тот же домик и та же комната… Теперь в ней появились старенький, вытертый ковер, железная кровать, стол, стул… Комната приняла обжитой вид.

Хайдаркул снял шинель, повесил на гвоздь, из чайника, стоявшего в нише, налил в пиалу холодный чай, выпил, разделся и лег на кровать. Хотел почитать газету, но не мог сосредоточиться, разные мысли одолевали его. Ведь он так и не дал точного ответа Акчурину. Как будто и не отверг его предложения, и не принял окончательно… Решил завтра снова поговорить об этом, рассказать о всех своих сомнениях, объяснить, почему не сможет работать с Асадом. Да, но ведь этот вопрос обсуждался уже на секретариате, там и решили, именно его наметили в комиссары. Разве может он, преданный член партии, не выполнить ее приказа?! Ничего не поделаешь, придется работать с Асадом. А может, оно и к лучшему, может, он убедится, что его подозрения напрасны и у Асада просто дурной характер… Или, наоборот, ему в руки попадут такие улики, которые помогут разоблачить Асада до конца. Неприятно работать с этим человеком, зато многое удастся выяснить.

Конечно, придется временно оставить это жилье и поселиться в загородном Дилькушо. Может быть, у Сайда Пахлавана? Нет, нельзя, там надо быть с Саидом в официальных отношениях. С его помощью наладить связь с рядовыми и начальниками отрядов войска Асада. Много выдержки и терпения понадобится для этого… О сестре и племяннице затевать разговора не станет, пока Асад сам не заговорит. Исподволь будет осуществлять свою главную задачу, организует партийную ячейку, вовлекая в нее все больше людей.

С этой мыслью Хайдаркул уснул, но и во сне его тревожил беспокойный образ Асада Махсума.

Той же ночью Ойша долго не спала, она ждала мужа. На душе было смутно и грустно. Разговор с матерью не клеился, старуха за день устала, хотела спать и, с трудом перемогаясь, отвечала на вопросы дочери. Наконец, не выдержав томительного бодрствования, сказала:

— Ну, дочка, поздно уже, ложись! Вздремнешь немного до прихода мужа. Я головы не могу поднять, так спать хочется…

— Погодите, — сказала Ойша, что-то припоминая, — я хотела спросить у вас: если снится не муж, а кто-то другой и целует, что это значит?

— Неужто тебе такое приснилось? — удивилась мать.

— Да. Вчера ночью.

Ваш зять поздно пришел. Я вздремнула… Вдруг вижу — Карим, ну, как живой, нарядный, в новом костюме, смеется, сияет… «Ойша, говорит, ты по мне не соскучилась?» — «Соскучилась», — говорю. «Пойдем тогда». Взял меня за руку и потащил не то в цветник, не то в сад… «Знаешь лекарство от тоски?» — спрашивает. «Нет», — говорю. Тогда он оглянулся по сторонам, крепко обнял меня, поцеловал в щеку. Я тоже обняла его и поцеловала. Тут вернулся Махсум, и я проснулась…

Старуха всполошилась, екнуло сердце, сна как не бывало.

Вспомнила Карима, — продолжала Ойша. — А Махсум что-то стал равнодушнее… Возвращается домой поздно ночью, днем никогда не заходит. А раньше? Каждый час появлялся, с ума сходил.

Работы много, — хотела успокоить дочь Раджаб-биби. — Занятые люди обо всем забывают. Ты не обижайся, он тебя любит. И сон твой к добру. Чужого мужчину увидеть — значит мальчика родить, говорят. Послал бы тебе бог мальчика, похожего на Карим-джана!

Хотелось бы знать, как здоровье Карима.

— Наверно, поправился… Хорошие врачи вылечат!

— Вернулся ли он в Бухару?

— Не знаю… Но где бы ни был, всюду он лучше всех!

— Ох, хоть бы Фируза навестила нас еще разок… С ней легче на душе становится. Я так здесь одинока.

А я как соскучилась по брату! От него ни весточки. Неужели так и Будут они вечно враждовать?..

Да, но видать конца!.. Что поделаешь? А вы, мама, идите спать. Ипджаб-биби пошла к себе, а Ойша сидела, погруженная в невеселые мысли. Весть о том, что Карим жив, потрясла ее до глубины души, взбудоражила все чувства. Ее мучило раскаяние, преследовало сознание своей вины. Ей казалось, что она упала в бездну, из которой выбраться невозможно. Асад Махсум заметил, что она сама не своя, и однажды, лаская ее, сказал:

— Ты стала какой-то рассеянной, совсем другая. Может, разлюбила меня? Скажи, что случилось?

Да, он не ошибся, она стала совсем другой. Раньше ласки его восхищали ее и радовали, теперь она больше не верила в их искренность. Не он ли, Асад, заверил ее, что Карим убит? А это оказалось ложью! Так может ли она после этого верить его льстивым словам, его ласкам?! До нее и раньше доходили от служанки слухи о его жестокости, о том, что он истязал и мучил невинных людей, собственноручно убивал их. А потом ночью приходил к ней и этими самыми руками, залитыми кровью жертв, обнимал и ласкал ее. Жестокий человек!

Ойша сказала об этом матери, но та старалась успокоить: «Кто знает, правду ли говорит служанка о невинных жертвах? Ведь он назначен на свой пост бухарским правительством для борьбы с басмачами…