Двенадцать замечаний в тетрадке

Немного позже я кликнула соседских ребят обирать шелковицу. Была у нас на заднем дворе огромная шелковица — выше дома. Ягоды на ней какие-то особенные; сколько раз приходили к Тате разные люди, просили продать урожай. Говорили, что его шелковица необыкновенно сахаристая и хорошо пойдет на палинку, сулили большие деньги. Но Тата только посмеивался и всем отказывал: моя ягода, говорил, окрестной саранче нужна. И правда, вся детвора окрест знала к нему дорогу и шныряла по шелковице, словно у себя дома. Соседские дети и сейчас прибежали по первому зову, хотя держались скованно и даже не галдели. Слышали, конечно, про похороны. Ну, тут я показала им класс: ягод-то осталось уже мало, приходилось акробатические трюки выделывать, чтобы доставать их. А я расхаживала по веткам, словно танцор на проволоке; они так и потрескивали подо мной, ребята даже пугались. Через полчаса они убежали, довольные, с черными ртами, да и у меня руки два дня были черные.

Я уже не знала, чем заняться: похоже, что похороны — дело долгое. Достала свирель, поиграла немного. Играть на свирели учили меня в нашей школе, там тоже был музыкальный уклон. Я и на тарогато играла немного; это был любимый инструмент Таты, он охотно играл на нем и меня обучил. Если выиграю в лотерее, говорил, обязательно куплю себе цимбалы. Но так и не выиграл. Моя свирель ему сразу понравилась, он тоже захотел играть на ней. Все, чему утром научат меня в школе, я вечером показывала ему. Он любил эти уроки, говорил, что я хорошая учительница, а я его хвалила за прилежание…

На сцене заиграли на свирели. Играл как раз Тиборц…

На похороны Таты я не пошла. Но не потому, что шаталась где-то. Просто мне было лучше дома: запах стружки, Царапка, шелковица, свирель — во всем этом был живой Тата. Зачем было мне идти на похороны?..

На сцене бан Банк пел: «Мелинда, Мелинда…»

Имя свое я получила тоже от Таты. Он любил звучные, строгие имена и нашу Ма тоже всегда называл полным именем — Жужанна. Когда они поженились, рассказывала Ма, Тата выписал на листочек самые красивые женские имена; но рождались у них только мальчики — пятеро, один за другим. Когда в семье родилась первая внучка — то есть я, — Тата пожелал назвать ее Мелиндой. И никогда не позволял делать из этого имени уменьшительное, искажать, портить его…

— С этой минуты меня зовут Чопи[4],— сказала я вдруг своим соседям. — Чопи! Чопи мое имя! — повторяла я упрямо и все громче, громче: не разреветься же мне было, в самом деле, от того, что на сцене передо мною Тиборц, который охраняет, оберегает Мелинду!

Ребята вокруг меня шипели: «Тс-с!» — и смеялись. А учитель музыки записал замечание. Что ж, они были правы. Ведь они не знали Тату.

2. Делаю Мелинде замечание: из серьезной работы, она устроила посмешище (К. Ханка, классный руководитель)

Так оно и было. Все верно.

В тот день вместо часа классного руководителя тетя Клари (Клара Ханка, наш классный руководитель) удружила нам сочинением. Уже само по себе не велика радость! Да еще тему дала: «Каким считают меня люди и каков я на самом деле?» «Любимое занятие вашего класса, — напомнила нам тетя Клари, — жаловаться, что вас не понимают и что взрослые к вам несправедливы. Ну так напишите, что́ каждый из вас о себе думает! Тогда и поговорим по существу, а вечно ныть да жаловаться толку мало».

Пожалуйста. Я и написала.

«Я не завершила еще всеобщего опроса и, что думают обо мне люди, не знаю. Но каждый, у кого есть глаза, считает меня красивой, доброй и умной.

Рост мой — 162 сантиметра, размер ноги — тридцать шестой. Зубы целы. Люблю музыку битлов, она лучше всего выражает мою индивидуальность. Что же до профессии, то я буду детективом. Больше всего на свете люблю телячью ножку в сухарях под майонезом.

Добавлю к этому, что я ветренна, неуравновешенна. Мои настроения и ощущения часто меняются. Дисциплина хромает. Сильно развито критическое чувство. За доброе слово пойду в огонь и в воду, жажду тепла и ласки, на несправедливость отвечаю упрямством, и т. д. и т. п.

Примечание: первые два абзаца — мои собственные мысли. Последний я вычитала из книги о подростках — книга вот уже неделю лежит на ночном столике у моей тети Баби, которая по ней собирается меня воспитывать».

Вот как было. И получился из этого форменный скандал.

Что замечание получила — это бы еще ладно! Даже лучше: по крайней мере, первая пощечина была позади. Теперь я хоть знала, что к чему; метод воспитания у Тантики действительно строился на пощечинах, и теперь я хоть испытала, что это такое. Ведь дома, в Тисааре, меня ни разу не ударил ни один взрослый: Тата запрещал бить детей.

А вот из-за класса я пожалела об этой истории. Ребята очень странно отнеслись к моему сочинению, когда мне пришлось прочитать его вслух: не засмеялись, но и не возмутились. Так, пожимали плечами и морщились. Сказали, что я просто дура и что такое геройство здесь не в почете. Словом, не оценили моего остроумия.

Но я-то не затем и писала, чтобы покрасоваться.