Двенадцать звезд

Долгузагар не помнил, как сполз с седла и бросился на землю. Но, припав к воде, он тут же со стоном отпрянул: его рот и губы обожгла соленая, как рассол, и горькая, как желчь, жидкость. И тут же принялся, хрипя, хватать ртом сухой песок с земли, в кровь раздирая губы, десны, язык — только чтобы избавиться от жгучего яда. Песок, который он выплюнул, был розовым от крови.

Перевернувшись на спину, он некоторое время лежал, тяжело дыша, словно рыба, выброшенная на берег. Жечь перестало, но во рту все равно стоял мерзкий привкус желчи и крови, и не было ни воды, ни еды, хотя бы и эльфийских, чтобы от него избавиться. Теперь пить хотелось так сильно, что комендант едва ли не терял сознание от жажды, как теряют сознание от боли.

Тут ему в голову пришла ужасная мысль. Конь сам остановился у этого, с позволения сказать, родника. Неужели для него, Долгузагара, больше не будет воды, которую можно пить?

— Попробуй сам, — просипел комендант коню, с трудом садясь.

Мышастый опустил голову к воде — но отдернул ее, едва коснувшись губами поверхности жидкости. И, потершись храпом о песок, виновато посмотрел на человека.

Долгузагару стало легче, тем более что он увидел бело-желтый налет, который жидкость оставила на камне. Она и в самом деле была горько-соленой, как большинство здешних источников и само море-озеро Нурнэн, это не продолжение кошмара.

Мышастый опустился рядом с Долгузагаром на колени, чтобы тому было легче забраться в седло, и они тронулись в путь. Комендант ехал, приоткрыв рот, чтобы ветерок хоть чуть-чуть унял жжение и жажду. Помогало не очень, и Долгузагар понял, что вряд ли доедет теперь до пресной воды.

Потом начало темнеть. Он поднял голову: в небе клубились тяжелые тучи. Должно быть, так выглядит морская буря, если смотреть на нее снизу, со дна, подумалось Долгузагару. При мысли о соленой морской воде жажда напомнила о себе с удвоенной силой. О дожде комендант не подумал: ни в Мордоре, где он жил, ни в Хараде, где он родился, тучи не предвещали дождя. В Мордоре дышала пеплом и дымом Роковая Гора, а на юге дождевые капли таяли, не долетая до крыш домов.

Но тут вдруг с неба посыпались мелкие капли, тут же высыхавшие на горящих губах и сухой земле. Они становились все крупнее и падали все чаще. Сначала Долгузагар ловил капли ртом, и они казались ему горькими, потому что их было слишком мало, чтобы уничтожить отвратительный привкус. Потом коменданту пришла в голову идея получше: под шум дождя они подъехали к большому камню, и Долгузагар, спешившись, принялся слизывать струйки воды, которые текли по складкам и трещинам камня. Мышастый сначала следовал его примеру, а потом комендант увидел, что конь пьет из небольшого ручейка, бегущего под его копытами: сухая земля уже насытилась.

Но все равно: и в воде, стекавшей с камня, и в воде, бежавшей по земле, ощущался слабый, но неистребимый привкус горечи.

И Долгузагар не знал, кажется это ему, или вода горчит сама по себе, или из-за того, что он отведал горько-соленого источника. Но он все равно пил и пил, пока не настала глубокая ночь, и дождь не прекратился, и он не упал на мокрый песок, совершенно обессилев.

Лучи, острые, как эльфийские стрелы, буквально обожгли глаза Долгузагара сквозь веки, и он, не успев проснуться, сел, жмурясь и пряча лицо в ладонях.

Солнце было… Долгузагар не помнил, видел ли он такое раньше. Рассвет, словно золотой щит, закрывал полнеба, и чудилось, будто корабль Ури Златокосой сегодня плывет по меньше мере вдвое ближе к Земле, чем обычно. Лужи, стоявшие меж камнями, — лужи в пустыне! — сверкали, как полированная сталь, а скалы, валуны, песок и неказистая местная растительность сделались ярче, словно напитавшись и налившись соком и цветом на манер плода на дереве.

Мышастый уже вовсю занимался каким-то кустиком и приветствовал своего спутника бодрым ржанием. Седло на нем слегка курилось паром.

Вот теперь меня точно никто и никогда не найдет: ни собаки, ни нимри, ни черные маги, думал Долгузагар, снимая и раскладывая на просушку упряжь. Дождь уничтожил все следы, смыв и запахи, и отпечатки копыт. Я свободен…

Но радости комендант не ощущал. Хотя его тело чувствовало себя лучше, на него по-прежнему давила какая-то тяжесть. Он прижался лицом к лопатке Мышастого и так стоял некоторое время, дыша запахом влажной лошади, а потом снял пояс с мечами и принялся стаскивать кольчугу, еще сырую после дождя. На разваливающемся подкольчужнике остались следы ржавчины, а пояс застегнулся на четыре дырки дальше обычной.

Собирая просохшие вещи и седлая Мышастого, комендант сначала хотел бросить кольчугу, но все-таки передумал и, прежде чем отправиться в путь, запихнул ее в пустую седельную суму.