Двенадцатый год

- Да, но только у нее свой Саша Пушкин, такой же озорник, как и твой, - Наполеон... Теперь Россия с ним помирилась и станет учиться, умнеть, развиваться...

- А разве Россия, папа, не учена?

- Ни на медный грош... Перед ней ты, моя дурочка, всезнайка.

- Ах, как смешно! Так меня называет и Кавунец-курьер, которому я рассказала, какие в России моря есть и реки...

- Ну, так я тебе скажу, что вся Россия - это Каву-нец, который на все отвечает "не могу знать", хоть и исполняет все исправно, что ни прикажут ему.

- Ах, смешно! ах, смешно! Россия - Кавунец... Пойду скажу это Соне и маме.

Не то говорили в городе.

В трактире Палкина, в том, что и ныне красуется на углу Невского и Садовой, сидят приятели-купчики и распивают чаи. День душный, и потому на пойло тянет здоуово. Купчики, видимо, народ шибко кормленный, тельный, сырой и грузный, а такой народ в жаркое время шибко теряет вес на потенье и вследствие того шибко пьет для пополнения убыли в теле.

- Я велю, господа, еще подать кипяточку, - говорит купчина с седою бородою и седыми вкружало волосами, среди которых красное, толстое, лоснящееся лицо, с раздавленными черниками вместо глаз, напоминает вареного рака в чепце. - Как ты думаешь, Левонтий Захарыч?

- А по мне, так надо полагать, и довольно, - отвечает Левонтий Захарыч, скопческому, безбородому лицу которого недостает только кокошника, чтоб превратиться в лица кормилицы.

- Довольно, говоришь? А который пот спущаешь?

- Да, поди, четвертый будет.

- Ну, ноне такая жарынь, что мене как до седьмого поту пить нельзя... Эй, малый! подай кипяточку.

"Малый", словно обваренный кипятком, бросился к собеседникам, с ужимками необычайной ловкости не взял, а сорвал со стола чайник и так тряхнул волосами, что казалось, будто его пчела укусила в затылок и он от нее отмахнулся.

- А! "политик"! добро пожаловать! - заговорил вдруг первый купчина, напоминавший вареного рака в чепчике. - Откудова Бог несет?

Приветствие это относилось к длиннополому, сухопарому существу с редкою, седоватою бородкою и очками в толстой серебряной оправе, из-за которой черные, видимо, слабые глаза глядели как из-за забора.

- Откудова, господии "политик"?

- Из собора, Авксентий Кузьмич, - отвечал "политик", здороваясь с собеседникам".

- Что там? Садись, нутры сполосни.

- Добре, испиемы пития сего... В соборе "мир" объявляли с корсиканцем с этим, с Наполеонтием.

- Да что ты его в Наполеонтия окрестил, братец? - спросил первый, раковидный кугогана.

- Напояеонтий я есть, - серьезно ответил "политик".

- Как же так, братец, по-ученому, что ли? А вон везде так печатывают - Наполеон Бонапарт.

- То-то и есть, что печатают... Пропечатает он нам... На слове "печатают" "политик" сделал особое ударение. Говорил он как-то таинственно.

- Да что так страшно говоришь? Что пужаешь нас? - допытывался первый купчина.

- Не я пужаю, а Наполеонтий пужает...

- Опять Наполеонтий, заладил!

- Наполеонтий и есть... Как тебя зовут? - вдруг нечаянно обратился "политик" к другому купчине, с скопческим лицом.

Тот удивился.

- Меня? али ты забыл?

- Нет, не забыл.

- Ну, Левонтий.

- У нас, видишь ли, Левонтий, Леонтий, а у французов - Леон, вот что!.. Тебя как зовут? - также неожиданно и серьезно обратился "политик" и к первому купчине.

- Ну, Авкеентий, - сказал тот, смеясь.

- А у них, значит, Авксен... Терентий, к примеру, у них Терён... Они, значит, одним словом, не любят этого ий, как у нас оно везде: у нас, видишь ты, Василий, а у них вон Базиль. Вот в чем штука-то!.. Так вех и Нажолв-онтий у них, у французов-то, стгал Наполеон.

- Что да иа этого?

- Как же, братец! Да тут не приведи Бог что! Читал ты "Апокалипсис"?

- Читал как-то. Так что ж?

- А что сказано там о конце света? Кто должен прийти на землю?

- Ну, антихрист - "икона зверина", что ли.

- Так. А что он будет делать с людьми?

- Ну, пригонят в свою веру... Да что ты пристал с расспросами, али ты судья, али пол на духу?

- Нет, а ты скажи, какой он знак будея класть на людей? какое число зверино?

- Ну, знамо! какое я в пьяном виде не выговорю.

- Так, верно, Число сие шестьсот шестьдесят шесть.

Сказав это, "политик" таинственно оглянулся и подозвал к себе "малого". Малый опять метнулся как ошпаренный, опять тряхнул волосами, как жеребец гривой, и проговорил:

- Кипяточку-е?

- Нет, любезный, подай мне счеты...

- Счет-с? Да вы что изволили заказывать-с? - недоумевал "малый", детина четырнадцати вершков.

- Не счет, а счета, на чем считают.

"Малый" метнулся за счетами, словно на пожар, и через минуту принес требуемое. "Политик" передал счеты купчине, с лицом вареного рака в чепчике.

- Клади за мной, - сказал он. - Какое первое слово в Наполеонтие? Наш?

- Наш, - отвечал раковидный купчина.

- А в наш сколько считается? Пятьдесят?

- Пятьдесят.

- Клади пятьдесят.

- Положил.

- Какое второе слово в Наполеонтие? Аз?

- Точно аз.

- А сколько в аз? Аз - един.

- Един.

- Клади един.

- Есть пятьдесят один.

- Какое третье слово в Наполеонтие? покой?

- Ну, покой.

- А в покое сколько? Восемьдесят?

- Восемьдесят.

- На кости восемьдесят.

- На костях... Сто тридцать один есть.