Двенадцатый год

По улицам беспорядочно толкался народ, бестолково сновали экипажи, слышался говор, смех, пьяное пение. Целое море звуков, слов; но все это кажется таким пустым, мелким, ничтожным. Когда человек несет в своей душе что-то большое, тяжелое - или громадное горе, или страшную тоску, то под влиянием этого субъективного чувства весь мир и его интересы умаляются до ничтожества... Но были слова в целом море гама, которые невольно били по сердцу: на одном перекрестке, у кабака, толкались солдатики и говорили:

- Али он осилил?

- Где осилил! Куда ему!

- Куда нашего осилить! ишь на мировую пошел, аспид...

- Пардону просит, дьявол! Солоно, чай...

- А наши пленные небось... поди, на размен?

- То-то, пленные! А ты еще спроси, кто уцелел?.. А то пленные! Может, он их всех - во!

И солдатик показал рукой это "во" так страшно, сделал такой ужасный жест, что у девушки ноги подкосились. "Господи! Господи..." Она не знала, о чем просить... Может быть, это ужасное "во" уже совершилось - поздно и просить...

Она идет все дальше и дальше по бесконечным улицам; ноги путаются, в ушах шумит, в сердце отдается церковная служба: "благодарение яко раби непотребнии приносим..." "со святыми упокой..."

От ходьбы и волнения волосы еще больше растрепались. Этот обрезанный локон - зачем он взял его? Кто берет волосы на память, того уж никогда не увидишь; оттого и у мертвых отрезывают волосы на память. Зачем он взял!.. И опять это страшное "во".

Ей вспоминается, как он самоуверенно говорил, что кампания скоро кончится, что Наполеон будет разбит и они нынешним же летом воротятся домой. Да, кампания кончена; но Наполеон не разбит, и они не воротились по домам... Иные там и остались на веки... а может, и он тоже... может быть, рана была смертельная... А этот ужасный солдат, это страшное "во" - ух, как страшно, Боже мой!

Через несколько минут девушка подошла к почтамтскому дому и дрожащими от волнения ногами поднялась в отделение выдачи писем "до востребования". Там сидел старенький чиновник и вслух читал какую-то старую засаленную газету.

"Наполеон потерял в сем жарком бою множество убитыми и ранеными, наши же потери..."

Увидев смущенную девушку, он остановился как раз на "наших потерях".

- Что вам угодно, государыня моя? - спросил он вежливо и ласково, потому что лицо девушки расположило его в свою пользу.

- Нет ли получения письма "до востребования"? - заговорила девушка дрожащим голосом.

- На чье имя, сударыня?

- На имя Ирины Владимировны Мерзляковой... из-за границы...

- Заграничное отделение, государыня моя, вон там, левее, а здесь внутренняя почта.

В заграничном отделении сидели два молоденьких чиновника и громко смеялись, читая подпись под какою-то лубочного картиной:

Подошел француз к Пултуску

И, увидавши там силу русску,

Ну, храбриться, петушиться

И с русскими на кулачки биться,

Коли видит - дело плохо:

Больно, говорит, кусаются русски блохи.

А как подошел Беннигсен,

Дак он со страху совсем присел;

А как увидал, что идет Багратион,

Так он и ну кричать пардон!

Увидав девушку, молодые люди покраснели; покраснела и она, но тотчас же спросила о письме на имя Ирины Мерзляковой.

- Из-за границы письмо?

- Из-за границы.

- Из какого государства ждете?

Девушка знала это менее всего. Она не знала, что отвечать.

- Вы ждете письмо от пленного?

- Да, - чуть слышно последовал ответ. Чиновники усердно перерыли все ящики, но ничего не нашли. Краска сошла с лица несчастной, и она стояла бледная, потерянная, убитая.

- Вот, государыня моя, письмо на имя Ирины Владимировны Мерзляковой, - зашамкал старый чиновник из отделения внутренней корреспонденции, показывая издали пакет. Девушка бросилась туда. Дорогое письмо в ее руках... В глазах мутится, ноги подкашиваются, сердце замерло. "Он не за границей... он в плену"... Эта мысль так и ожгла ее всю.

Схватив пакет, она бросилась вон из жаркого, душного почтамта, боясь, что упадет, закричит. Рука так и закоченела с письмом, прижатым к сердцу.

Выйдя из почтамтского двора, она почувствовала, что не может дольше стоять на ногах, и опустилась на приворотную скамейку у будки. Она взглянула на конверт - рука незнакомая. Да и его рука незнакома ей: они не переписывались прежде. Есть у нее несколько букв его руки; но по ним почерка нельзя изучить. Эти дорогие буквы он вырезал у них в саду, за сиренью, на стволе старой березы. Там вырезаны две буквы К и И, а над ними горящее сердце, а в сердце - буква И. Это она - Ирина, в сердце, а те две буквы - его дорогое имя и фамилия.

Она вглядывается в почерк на конверте. Почерк смелый, твердый, но только немножко женский. Особенно жадно впились красивые глаза девушки в слово "Ирине".. "Это мне... Как писала это слово его рука?.. дрожала?.. да, немножко дрожала... на букве р дрогнула, а И - такое милое, ласковое"...