Дверь

Из института Петров ушел рано. Шагал, насвистывая. И вдруг завернул в "Европейскую" гостиницу на "шведский стол". Кое-кто из его коллег-жизнелюбов туда захаживал.

Петров и ел как бы насвистывая, и глядел на обедающих тоже как бы с посвистом, думал: вот они удивляются - с чего бы это среди них один такой радостный? Может, "Жигули" выиграл?

"Нет, голубчики, - говорил Петров. - Трагическое преобразуется либо в униженность, либо в гордость. И то и другое может лечь в основу праздника. Смикитили? Это вам не лампочку пережженную выкрутить. Такие тут бывают пертурбации, технократы вы прямоточные, что лампочкой не осветить".

Женщин красивых или притягательных на "шведском столе" не было. Были две девушки в тусклых джинсах, с тусклыми волосами. Наверное, продавщицы из "Гостиного двора".

"Эмансипировались, душки, и никакой радости от обеда за четыре рубля. А на эти деньги семью накормить можно. Деловые шибко... А, пошли они..."

Одна девушка, наиболее тусклая, посмотрела на часы и встала.

Уходя, сказала подруге:

- Будь.

- Буду, - подруга кивнула.

"Быть как природа, - подумал Петров. - Как грибы опята. Они будут. Они грядут. Нет, почему грядут - они есть всегда". Кто такие "они", Петров представлял плохо, но настроение его испортилось.

- Что с вами? - спросила оставшаяся девушка. - Такой жизнерадостный и вдруг... Попробуйте мысленно закрутить вокруг себя прозрачную сферу. Пусть покрутится. На это уйдет часть вашей психической энергии, на это же переключится и ваша досада. И снова все станет о'кэй. - Девушка встала и, мило улыбнувшись ему, ушла.

"Ишь как насобачились, - подумал Петров. - А может, она права? Наверное, права. Конечно права". И он начал закручивать вокруг себя сферу. Не получилось... Не получилось... Потом что-то замелькало вокруг него синей прозрачной спиралью. "Сфера", - догадался Петров.

Петрову хотелось дать Косте свою работу, всю тысячу страниц, в дар. Даже спасибо сказать. С другой стороны, было жаль. Петров почувствовал в себе силы завершить ее.

- О'кэй, - сказал Петров.

Придя домой, Петров уселся в кухне перед телевизором. Включил передачу "Сельский час", посмотрел разнообразные поливальные установки, культиваторы и доильные аппараты, у которых вакуум-стакан меняет диаметр в зависимости от сосца. Послушал певицу Стрельченко и углубился в мысли о том, как бы так устроить, чтобы Пучков Костя выбрал для диссертации другую тему. Что-то в рассуждениях Кости пугало Петрова. Мнились ему факельные шествия детей. Неразумные выкрики. Детский авангардизм. И ликование над легким тельцем сельского воробья - страшного врага зерновых культур и фруктовых садов.

Петров зачислил Костю в меднокрылую фалангу ангелов-битюгов, которые, чтобы взлететь, должны искрошить копытом жемчуга и алмазы охраняемых истин. Он, конечно, максималист.

Он горяч - инфарктоопасен. Надо бы ему другую идею какую-нибудь. Не такую оригинальную...

- А именно? А именно? - пел вполголоса Петров.

Он уставился на экран телевизора и вроде увидел, вроде там написалось: "Телевизионный мир как основная реальность, формирующая психоструктуру ребенка и нормы его поведения".

- Во-первых, по профилю, - прошептал Петров. - Феномен! Во-вторых, в духе времени. В-третьих, интересно, потому что факт.

Он принялся мысленно убеждать Костю:

"Представляешь, ребенок видит по телевизору зайца. Сначала мультипликационного в "Ну, погоди!". Затем настоящего "В мире животных". У него и настоящий заяц такой же примерный негодяй и так же неистребим. Но, что важнее, живой заяц, коли ребенок с ним столкнется, не вызовет в его душе чувства оторопи, восторга и ликования, поскольку он уже видел всяческих зайцев, пожирая оладьи. И сорвавшийся со скалы человек вызовет у него слюну и память о шоколадке, поскольку он шоколадку лизал, глядя по телевизору на умирающего среди скал человека. И поруганная природа и страдания других людей оказываются какими-то ирреальными, существующими вне его представлений о главном. Таким образом, психоструктура ребенка слагается из лжи: из ложных условных рефлексов, ложных побудительных мотивов, ложных чувств и сочувствий. А потребность сострадать ближнему, наличествующая как видовой инстинкт, сводится к нулю. В итоге мы имеем закрепленного на веки вечные эгоцентриста. А он, дуся, хочет получить рай на земле, даже не вникая в то, что рай на земле бессмыслен. В итоге мы имеем трагедию инфантилизации человечества..."

- Понимаешь, - горячился Петров, то присаживаясь к телевизору, то снова принимаясь ходить по кухне. - Тут есть над чем думать. Тут можно вскрыть. Тут, Костя, феномен. Парадокс...

Далее Петров увидел себя в черной мантии Лондонского Королевского общества естествоиспытателей и королеву Елизавету Вторую в атласе цвета фрез. Между ними был стол, одетый в лунного блеска скатерть. И на скатерти столовое серебро. Пахло трепещущими духами с сильной цветочной нотой.

Королева, поигрывая фруктовым ножичком, спрашивала:

- Скажите, Александр Иванович, чтобы стать таким умным, как вы, нужен аутотренинг, или это святое?

- Святое, - отвечал Петров. - И нужна свобода.