Дверь

Мастерской заведывал молодой человек; завидев меня, вылезающую из машины, он подумал, что я за щенятами, которых продавал. Я объяснила, что собака у меня есть; просто хочу на дом посмотреть, где жила когда-то знакомая с моей улицы — и он сразу потерял ко мне интерес. Хотела попросить у него розу для Эмеренц с большого древовидного куста, но раздумала. Бог весть, с каким лотом подступать к неведомым глубям ее прошлого, если до сих пор не созналась, что у нее есть — по крайней мере, был — ребенок. Здесь, на несомненном, засвидетельствованном месте ее жительства попыталась я снова мысленно измерить пройденный ею путь, но и на сей раз не удалось. Здесь — уже, там — еще не жила; а если и жила, то отгородясь от всего и вся. В этих притушенных, все скрадывающих сумерках одно было ясно: деревня для нее перестала существовать. Попала в город, и он ее принял, но она города не приняла, отделясь от него закрытой дверью. Там, за дверью, и была ее единственная реальная жизненная среда… Но увидеть, узнать ее она не давала. И в машину я уселась, не сорвав на память ни листочка.

Дома у нас ее не было, поджидать меня она, конечно, не стала. Дело известное: гордость не позволяла. По ней так лучше не слышать о прежнем месте своего обитания, совсем не знать, сохранилось ли там что от прошлого, чем изъявлять к этому какой-либо интерес; хотя муж, едва мы успели поздороваться, сообщил: старуха сегодня закатила им с Виолой настоящий праздничный обед. Я отправилась к ней, предводительствуемая собакой. Эмеренц, вышедшая подышать воздухом на скамейке для белья, даже не поднялась навстречу. «Ничего, нежданная бомба смутит сейчас твое спокойствие, — подумала я, — откроются кое-какие подробности, о которых ты позабыла рассказать». Начала я с часовой мастерской, потом запустила зонд поглубже: описала, как превосходно живет ее двоюродная сестра. А дед суровый был, вероятно, человек? Даже покойникам мстил зачем? И без того достаточно несчастливы были, какой смысл еще и могилы так запустить? Что за странный ход мыслей, просто недостойный.

Эмеренц сидела, устремив взор в пространство, будто созерцая что-то постороннее, не предназначенное мне, и стыд вдруг обдал меня горячей волной. С какой стати мешаюсь я в ее личные дела, чего от нее добиваюсь? Исповеди?.. За столько лет не подпустила к себе ни на сантиметр, — а теперь вдруг сознается, что у нее внебрачный ребенок, который, конечно, немало принес горя, унижений и забот. Не похваляться же будет тем, что, по тогдашним представлениям, осуждения достойно. Что за извращенное любопытство с моей стороны, садистка я, что ли, какая?.. Прижимая голову Виолы к коленям, Эмеренц обернулась ко мне — и больше не отводила глаз. Смешно сказать, но у меня было такое чувство, что собака все-все знает о ее дочке; что Эмеренц уже все-все ей рассказала, о чем мне хотелось узнать.

— Я уже говорила вам про семейный склеп, — обыкновенным, будничным тоном начала она, — но решила собственной смерти подождать. Сын брата Йожи после меня устроит все. А на деда я зла не держу, такой уж он был: холодный, недоброжелательный. Так отцу и не простил, что дочь у него увел. И меня не любил. Это я не в упрек; но свой долг перед усопшими исполню. Всех сюда перенесу, — совсем особенная будет усыпальница. Таких в Пеште нет; вот увидите. Могу какому-нибудь вашему знакомому художнику или скульптору описать, он по моей подсказке нарисует вам. Так далеко, конечно, не зашло бы, дед вовсе не хотел лишних пересудов. Но тут я возьми да навяжи ребенка им на шею, он и рассудил: так и так позор, одно к одному, вот и махнул рукой на кресты, пускай валятся, гниют. А я в Пеште жила, не могла за могилами ухаживать. Чертовски умен был, знал, чем мне больше всего досадить.

Так. Сама, слава Богу, сказала. Теперь и фотографии можно показать. Она долго, с ничего не выражающим лицом рассматривала обе. Я думала, растрогается или хоть покраснеет. Не знаю уж, почему я это вообразила, у нее ведь и дома могла быть где-нибудь в альбоме фотография дочки. Почем мне знать, что там у нее хранится в ее Заповедном Граде. Мать, во всяком случае, не рассматривает с таким лицом фотографию дочери, особенно — захваченная внезапно нахлынувшим прошлым. Она же скорее походила на удовлетворенного очередной победой военачальника.