Дверь

– Ничего путного, пригодного, – сказал подполковник. – Я велю тут убрать. Часы возьмете? Тикают еще… Фигурки, к сожалению, разбились.

Не нужно было мне ни часов, ничего. Так они и остались на полу, а я ушла, не оборачиваясь, с сухими глазами. Подполковник откланялся, оставив двери незапертыми. Адель рассказывала потом, что, когда пришли рабочие, там ничего не было – ни часов, ни разбитых фигурок – одна истлевшая рухлядь. Я не слушала, мне уже было все равно.

Примирение

Дома нашла я вялого, почти безучастного пса и вывела его. Прошли мимо калитки Эмеренц. Очередная дежурная по дому как раз мела тротуар, поздоровавшись со мной с подчеркнутой предупредительностью. Шуту вновь восседала в своем фруктово-овощном ларьке и, ничуть не смущаясь и не огорчаясь тем, что никто у нее не покупает, жевала яблоко из собственного товара. Она тоже вежливо поздоровалась со мной. Улица притихла, редко где был включен телевизор. Не зная, куда себя девать, пошла я к пастору уплатить за похороны. Он читал в палисаднике. Принять деньги было некому, и он принял сам. Я поблагодарила за оказанное одолжение, он холодно отклонил благодарность: это, дескать, его долг, а не одолжение. Тем не менее чувство несколько большей близости возникло между нами. Он как будто увидел во мне человека, который открыл ему что-то, ускользавшее от его внимания.

– Телевизоры почти везде молчат, – заметил он.

– Это в знак траура, – объяснила я. – Тут много приезжих, недавно попавших в Пешт, потому и тихо. В провинции такой обычай. Не полагается музыку слушать в день похорон. Так же как в Страстную пятницу.

– Но у нее только один родственник, и тот не здесь живет. Кто же, собственно, соблюдает траур?

– Все, – отвечала я. – Католики. Иудеи. Все чем-нибудь да обязаны Эмеренц.

Сверх ожидания он меня проводил – сначала до угла, потом и до самого дома Эмеренц. Жена инженера сосредоточенно подметала улицу. Пастор взглянул на меня, но ничего не спросил на этот раз. В ближайшее воскресенье пошла я в церковь; у него всегда бывала большая аудитория, но ни разу его проповедь еще не собирала столько народа. Явились даже никогда раньше не ходившие в церковь. В черной паре пришел продавец из продуктовой лавки, от которого прежде кроме богохульств ничего не слышали. Пришли врач-протестант и профессор-католик, скорняк-униат и еврей, владелец химчистки. Словно не обычная, рядовая служба, а некий экуменический реквием, от которого грех уклониться, объединил всех. Один лишь умелец, мастер на все руки, не пропускавший ни одной службы, отсутствовал: подошел его черед улицу мести. Ночью поднялся страшный ветер, все кругом засыпало листьями. Преломив хлеб, пастор поднял на меня глаза, и я вместо того, чтобы опустить свои на сложенные символом Троицы пальцы, ответила ему таким же прямым взглядом. Но в нем лишь благодарность можно было прочесть, признательность за уважение, которое оказал он улице, почтив на кладбище память Эмеренц. И кажется, он меня понял.

Одной только Шуту не было в церкви. Мы о ней и не поминали, довольные собой и своей правотой: проучили, мол; пускай видит, что не нуждаются в ней, дом сам себя может обслужить. Тут вся улица была заодно, даже я взялась было неловко за метлу, но Адель-ка тотчас ее отобрала, и я, устыдясь, ушла, твердя себе с тоскливым сокрушением: ничего-то я не умею; даже, кажется, писать – хотя это уж полагалось бы уметь. А не разделявшая общего рвения Шуту куда-то запропала, закрыла и ларек. На что она жила, неизвестно – по-моему, сидела дома и выжидала, ничем, однако, не выдавая своего присутствия: лачуга ее даже не дымила; впрочем, было лето. Лишь позже стало ясно, чего она хотела, чего ждала.

Известие неделю-другую спустя принес нам мастер-умелец. Старый Виолин знакомец, он долго в замешательстве теребил собаку за уши, потом сказал, что г-н Бродарич просит передать: дом, пожалуй, все-таки не вытянет. Сейчас, пока лето, управляются кое-как, но похолодает, начнется листопад – будет не под силу. Все почти старики, а кто помоложе, заняты допоздна.

– Можете не продолжать, – прервала я. – Господин Бродарич послал сказать, что дом не может без человека, который выполнял бы работу Эмеренц? И вы хотите взять кого-то на ее место – или уже взяли? Так?

– Да нет… То есть… – замялся он, моргая, отводя смущенный взгляд.

Теперь уже я потянулась к собаке и от волнения так сдавила ей горло, что она стала вырываться.

– Видите ли… – начал опять мастер. – Мы уже столько лет ее знаем. Честная, работящая, аккуратная, к бутылке не прикладывается. И с парнями путаться стара уже. Когда вызвалась Шуту, слишком еще свежо было все в памяти, ну и возмутились. А сейчас поостыли, пораскинули умом. Вот и договорились…

– С Шуту? – с горечью докончила я.

– Зачем с Шуту, с Аделькой! Господин Бродарич подумал: надо вам сказать. Чтобы вы знали. Чтобы вас не удивило.