Дверь на двушку

И Яра, наклоняясь, высматривала на песке живые деревца. Они изредка попадались, но далеко не всегда куда-то брели. Многие просто стояли, раскинув тонкие веточки, и, расправив листья, ловили свет. Уж им-то не было жарко. Ул даже позавидовал.

– Может, их спугнуть? Потопать ногами? – предложила Яра.

– Ага, чудо былиин, блестящая идея! И они сразу побегут прятаться в недостроенную многоэтажку другого мира… Просто спрятаться под камень они, конечно, не сообразят.

Яра хотела ответить, но вдруг, вскрикнув, показала на что-то Улу. Недалеко от них они увидели Долбушина. Глава финансового форта сидел на камне и держал в руках растение. Двумя руками держал, как беспокойную курицу. Изредка растение принималось хлопать листьями и подниматься к небу, а с ним вместе приподнимался и Долбушин. Но все же для растения такая ноша была тяжеловата. Приподняв его метра на два-три, растение, утомившись, складывало два центральных крупных листа, а остальные мягко, как на парашюте, опускали его на землю.

Когда Яра и Ул приблизились – Яра подбежала, а Ул едва дотащился, – растение опять рвануло вверх.

– Не пугай его! – сказал Долбушин Яре.

– Я не пугаю.

– Пугаешь. Ты к нему наклонилась! Оно не любит затенения сверху. А вот когда берешь его снизу, оно не против.

Ул разглядывал растение:

– Как вы его поймали? Я видел такие прежде, когда на пеге летал. Но меня они обычно не подпускали.

– Само как-то вышло, – помедлив, отозвался Долбушин.

– Зачем вы его держите? – спросила Яра.

– Не знаю. Оно спасло мне жизнь. Теперь можно бы и отпустить, но я все как-то не решаюсь.

О своей схватке с Тиллем Долбушин не упомянул. Говорить об этом не хотелось, и вспоминать тоже.

Произошло же все так. Вместе с вцепившимся в него Тиллем Долбушин скатился в отверстую пасть провала и сразу потерял все ориентиры. Наверху что-то сухо лопнуло, дыра затянулась, и всякий свет исчез. Выпустив друг друга, они с Тиллем покатились куда-то вниз. Потом падение замедлилось. Что-то хлюпнуло под ногами, полетели брызги, и… опять стало светло.

Но свет был уже другим, не тем светом надежды, что наверху, а мертвенным, зеленоватым, и исходил из разлетевшихся капель вещества, которое они с Тиллем взбаламутили своим падением. Вещество это напоминало рыхлый жир или зеленый гель. Оно разливалось здесь повсюду и доходило до колена. Что это было за вещество и почему оно светилось – тревожно как-то, трупно, – Долбушин не знал.

Он сделал шаг, отодвигаясь от Тилля, и масса под ногами зашевелилась. От места соприкосновения его ног с жижей опять полился мертвенный свет. Долбушин различил кривой потолок и выщербленные стены. Похоже, это была подземная проточина – пещера, возникшая там, где болото, пытаясь прорваться из-за искажения миров, мало-помалу подгрызало Межгрядье.

Рыхлый гель хлюпал под ногами. Пах он очень мерзко, но было в его отвратительном запахе и нечто притягательное. Долбушин, хотя и пытался не дышать, вскоре начал получать тревожное, выжигающее удовольствие, сходное с удовольствием, которым эльб выжигает растворенного, когда гонит его на гибель. Но ведь удовольствие же! И в этом страшный тупик для человека. Тот самый философский парадокс пьяницы: «Я пью, потому что мне плохо. И плохо потому, что я пью».

Вначале Долбушин смотрел на рыхлую жижу с омерзением. Потом подумал, что можно не сопротивляться, а просто сдаться. Все равно им никогда не вылезти из этой осыпающейся пещеры. Пусть будет хоть это, потому что все остальное страшно и тупиково. Словно в затянувшемся сне сидишь в жутком месте, и все, что у тебя есть, это огромная коровья кость – единственная связь с действительностью. И ты упорно грызешь эту кость, боясь даже поднимать глаза, боясь увидеть что-то кроме этой кости. А там, по углам, шевелится что-то бесформенное, о чем страшно даже подумать, и потому ты уткнулся в эту кость – и грызешь, грызешь, и это будет тянуться целую вечность… И ничего больше нет, кроме этой кости и шорохов. Так пусть будет хотя бы кость… Без кости страшнее!

Что-то вразумляюще хлестнуло Долбушина по щеке. Растение, в которое он вцепился, падая в яму, и зачем-то все еще держал. Растению здесь активно не нравилось, оно хлопало листьями и рвалось отсюда прочь, и вот листом задело Долбушина по лицу.

Этот удар листом, более плотным, чем сам Долбушин, несмотря на то что это был всего лишь лист, вразумил главу форта. Он сумел услышать свою закладку. Дар бесконечного обновления, бесконечного открытия нового включился в нем. Человек со слабой волей видит путь, но не идет по нему, возвращаясь к привычным и удобным ошибкам. Мысль остается мыслью, не обрастает плотью практики. Но Долбушин всегда был решителен. Закладка, таящаяся внутри камня той, другой, первой закладки, помогла ему.