ДВЕРЬ В БЕРЛИНСКОЙ СТЕНЕ

Возвращение не заняло много времени. Мы доплыли до пляжа, держась рядом, чтобы не потерять друг друга. Выбрались из воды, обсохли, оделись, поднялись по тропинке. У Петера в кармане летнего пиджака оказался фонарик. Кусочек стены с дверцей внезапно оказался тут как тут – за кустами. Cлукавил ли я, говоря о нереализованных возможностях? Кое-что ведь реализовалось. В то время я думал, что всего важнее дверь, ведущая к новому...

6

Коротко стриженная голова Хелены лежала на моем плече. Над нами был слегка облупившийся потолок недорогого отеля. «Любовная сцена», – скажет с иронией кто-то, в том числе и я сам. Добавлю – неожиданная для меня, такого, каким я был тогда, любовная сцена. Иногда, поддаваясь соблазну лёгкого обобщения, я могу сказать о выходцах из тогдашнего СССР, что все мы были дети несвободы. Но что мы знаем о людях Запада? Вообще о других людях? Что они – дети свободы? Верится с трудом. У свободы бывают свои приливы и отливы, райские долины и оазисы в пустынях. Размашистые обобщения вырастают из скудости примеров. Всё же в какие-то эпохи, в каких-то местах свободных людей легче встретить – например, тогда, на сломе времён, в Западном Берлине в 1989 году.

Утром после пленарного доклада Хелена потянула меня за рукав: «Идём». Я думал, что Петер ждёт нас где-нибудь на улице, но его не было.

Мы проехали несколько остановок на метро, U-bahn’e. Кройцберг. Склон холма, замусоренные улочки. Граффити. Маленький парк с загорающими. Отель – три окна по фасаду. На первом этаже какая-то лавка, чтобы попасть к администратору, надо вскарабкаться по узкой лестнице на второй. За стойкой – сонный турок. Хелена обменивается несколькими фразами по-немецки, расплачивается (марок тридцать или сорок), получает ключ.

Ещё на два этажа вверх по скрипучей лестнице. Тонкая дверь – вроде тех, что в СССР в то время называли картонными. Замок смешной, очевидно, что его недавно ломали, а потом кое-как починили. Но мы всё же закрываемся на два оборота. Поцелуй – такой естественный, такой долгожданный. Мягкие губы, запах чистой кожи без макияжа.

И – два часа немыслимой ещё за несколько минут до этого свободы.

Мы, конечно, говорили друг другу какие-то слова, но разговором, в обычном смысле, это не было. Разговор состоялся позже, когда мы лежали рядом, полуприкрывшись простынёй, и глядели в потолок.

– Тебе, наверное, теперь будет легко ездить. Границы откроются...

– Похоже на то... – Мы с Петером поедем в Японию, его берут программистом в банк. У нас будет приличный заработок. У тебя тоже. Ты сможешь к нам приехать...

– Конечно... – я поцеловал Хелену в плечо. Мы уже не обращали внимания, на каком языке говорим.

– Мы с ним хотим взять билеты на транссибирский экспресс.

Мы откинули простыню, снова прижались друг к другу... Но через полчаса всё же надо было уходить. За временем Хелена следила строго.

7

На следующий день, накануне моего отъезда, Хелена с Петером снова позвали меня в армянский ресторан. Днём, в обеденное время.

Естественно, я ни на минуту не мог забыть об отеле в Кройцберге. Не знаю, как у других, но у меня острота переживаний сначала обычно усиливается, достигая максимума через день или два, и только затем пережитое тускнеет и постепенно погружается в Лету. Но о двери в стене я также думал не переставая.

Мне было неловко перед Петером, и я старался ничем не выдать свою близость к Хелене. Они держались спокойно и любезно, но всё равно чувствовалось напряжение, хотя, возможно, я сам и был его главным источником.

Я снова заказал какое-то мясо со шпинатом. Мы снова пили тёмнокрасное вино. Разговаривали мало.

Обменялись адресами. Если кто помнит – конец горбачевской перестройки – это то время, когда почта России работала относительно хорошо. Впрочем, мне дали и адрес электронной почты – в 89-м уже провели кабель через Хельсинки.

Но по сути – это всё были мелочи.

Дверь в стене ждала нас – ведь не зря пошли мы в тот же самый ресторан. Рискнём ли мы воспользоваться ею днём? Рядом с этим ожиданием, с этим предвкушением – отступали иные тревоги.

8

Красноватые скалы, колючие деревья, жгучее солнце, яростный стрёкот цикад. Синее-синее море. Мы снова купались, но плавали недолго. Вернулись на берег, уселись в тени под скалой. Возвращаться в Берлин, похоже, пока никто не собирался.

Красноватый загар Петера, более нежный, золотистый загар Хелены. Моё внимание было настолько обострено, что я до сих пор могу мысленно пересчитать капли на её золотистой коже. Нагота и решимость ничем не выдавать себя создавали мучительнейшее сочетание – вроде зубной боли.

– Где мы, что это за место? – спросил я. Молчать было труднее, чем говорить.

С неожиданной горячностью мне ответил до этого долго молчавший Петер.

– Земля до грехопадения – Earth before Fall.

На лице моём, вероятно, отразилось недоверчивое удивление. Ничего особенно райского в этих местах я не чувствовал. Красноватые вулканические скалы, колючие деревья, яростно стрекочущие цикады. Странное безлюдье – но что оно доказывает?

– Will we show him? – Покажем ему? – Петер повернулся к Хелене.