Дверь в стене

И сделать это было не очень легко, так как тогдашнее американское общество полагало, что его государство выходит из изоляции и принимает участие в мировых делах только в таких экстраординарных случаях, как мировые войны. А 47-й год был годом послевоенной эйфории и действительность проговаривалась в исключительно мирных терминах. "Силовые" действия заведомо исключались, о них и речи не могло идти, и даже вмешательство в европейские дела в форме экономической и финансовой помощи требовало "встряски" массового сознания. Именно эту цель преследовала декларированная доктрина Трумана. Впервые в своей истории Соединённые Штаты предпринимали пусть и не посредством вооружённых сил, но тем не менее интервенцию в мирное время.

"Поможем Европе подняться с колен, чтобы она могла противостоять коммунистической угрозе." Так выглядела причинно-следственная связь в газетных заголовках. Для более "продвинутой" части общества проблема вербализировалась немного по-другому и обрастала деталями - "послевоенные Европа и Япония являются для нас естественными рынками сбыта и чем лучше у них будут обстоять дела, тем больше они смогут у нас покупать, стимулируя уже нашу экономику, а потому в наших национальных интересах как можно быстрее восстановить покупательную способность европейцев и японцев."

Ни высокая политика, ни вопросы геополитики не затрагивались, государство играло на других струнах, в одном случае оно взывало к эмоциям, в другом к вполне естественному желанию граждан и гражданок жить не только весело, но ещё и хорошо.

Однако кроме идеологического фундамента требовалась ещё и "физика", требовалось нечто материальное, словами делу не поможешь и если решение было принято ещё до того, как началась идеологическая кампания, то после слов следовало перейти к делам. Для помощи нужны были деньги, много денег. Очень много.

Труману было необходимо заручиться поддержкой Конгресса и он начал с того, что встретился с Сэмом Рейбёрном, спикером Палаты Представителей и попросил его о поддержке. Рейбёрн ответил, что он не видит возможности получить одобрение Конгресса. "Господин президент, мы не можем финансировать восстановление Европы, мы просто не можем себе этого позволить, мы разорим страну." Труман ему сказал: "Сэм, если мы этого не сделаем, в Европе начнётся худшая в её истории депрессия, сотни тысяч людей умрут от голода, там разразится катастрофа и если мы позволим Европе пойти ко дну, то депрессия начнётся и у нас тоже. Мы оба жили во время депрессии, мы знаем, что это такое и я не думаю, что мы захотим пережить это ещё раз." "Во сколько это нам обойдётся?" - спросил Рейбёрн. "В пятнадцать или шестнадцать миллиардов долларов" - ответил ему Труман.

Сценка эта изложена в мемуарах Трумана и с его слов Рейбёрн, услышав сумму, побледнел. "Мне будет трудно их уговорить, но я сделаю всё, что могу, вы можете на меня рассчитывать" - сказал он.

История с "планом Маршалла" свидетельствует об умении просчитывать на много шагов вперёд и учитывать множество факторов, отнюдь не очевидных даже и для занимающих высокие государственные посты людей.

В Москве "план Маршалла" был встречен в штыки. По совершенно очевидным причинам. И к языку газет, ко всем этим "закабалениям", "империалистическим проискам", "разжиганию войны", "интересам корпораций" и "ограблению", истинные причины отношения не имели. Усиление Европы в любом смысле не отвечало интересам СССР, а "план Маршалла" предусматривал экономическую и финансовую помощь Европе как единому целому. Американцы до конца упорно стояли на своём, а СССР не менее упорно - на своём. Москва, даже на словах идя на уступки, настаивала на том, чтобы помощь оказывалась на двусторонней основе, в виде пары США - государство-получатель-помощи, что обессмысливало "план" сам по себе. Американцы же одновременно с запуском "плана" создали орган под названием Economic Cooperation Administration (ECA), который, располагаясь в Вашингтоне, должен был иметь представительства в столицах государств-ресипиентов и заниматься распределением помощи централизованно.

Сами европейцы (все, как целое) встретили "план" с энтузиазмом, что понятно, как понятно и то, что они предпочли закрыть глаза на вечную европейскую опаску, хотя США сразу же, чтобы в дальнейшем не возникало дипломатических недоразумений, заявили, что "… the restoration of Europe involves the restoration of Germany."