Дверь в стене

1948 - герой Второй Мировой генерал Дуайт Эйзенхауэр подал в отставку с поста начальника штаба американской армии. 1948 - это момент, когда было принято решение начать лепить из него будущего президента. Кто-то где-то подумал, что Эйзенхауэр на роль убедительного "говоруна" подходит больше, чем на роль "делателя". Второго представителя "военных кругов", Джорджа Маршалла, оставили в правительстве не разговоры разговаривать, а дело делать.

В этом месте остановимся и вернёмся назад. В год, в который мы живём. В год, как вы успели убедиться, в сущности, скучный. 1948-й на наш год не похож, 1948-й был годом, когда события шли косяком, 48-й событиями переполнен, он событиями перенасыщен, причём событиями, многие из которых продолжают сказываться на наших жизнях и поныне, а ведь я ещё не коснулся всяких там физических, химических и медицинских открытий, и не коснулся я их потому, что во многих знаниях многия же и печали и значение этого философского открытия вечно.

Ох, чуть не забыл. Про Цейлон и чай вспомнил, а про Израиль нет. 1948-й год славен в нашей с вами Истории ещё и тем, что кроме независимости Бирмы в нём была ещё и независимость Израиля. И первого министра обороны США Джеймса Форрестола постарались выставить антисемитом не потому, что он не любил то ли одного отдельно взятого еврея, то ли весь еврейский народ в целом, а потому, что он был противником создания государства Израиль.

Не реальная, а писаная История пишется не топором, а ручкой, и правится она чрезвычайно легко, да и чего ж её не поправить, всё в наших руках. И государства пользуются возможностью подправлять историю невозбранно. История это мемуар, который пишется вечно, как вечно и подправляется. Задним числом. Иногда грубо, иногда нет. Можно убрать целый эпизод, как целый эпизод и вставить, а можно незаметно для глаза подправлять деталь за деталью. История, с которой мы знакомимся - всегда новая. И никогда - старая. А новое это хорошо забытое старое, которое именно потому, что оно хорошо забыто, можно править как заблагорассудится.

И сегодня все уже успели очень хорошо забыть, что кроме объявленного антисемитом Форрестола одновременно в антисемиты попало ещё несколько людей. И людей не последних. Вроде Ачесона. Вроде Раска. Вроде президента Трумана. Между прочим, с Труманом это было проделать легче всего, с его губ с лёгкостью срывалось и допархивало до ушей окружающих то самое K-word. Но если мы действия того или иного политика будем оценивать в зависимости от того, был ли он сторонником создания государства для евреев или, наоборот, противником создания такого государства, и, не считаясь с его мотивами, априорно объявлять его антисемитом, то и в таком случае Форрестол на главного тогдашнего антисемита никак не тянет. Главным противником создания Израиля в правительстве США был не он, главным "антисемитом", "антисемитом '48" был Джордж Маршалл.

Государственный секретарь Соединённых Штатов.

139

В декабре 1948 года в получившей пробоину и черпающей бортом воду Англии творец по имени Джордж послал в издательство Secker & Warburg своё творение. Творение было литературным произведением и оно имело название. Джордж, поймав равновесие на косо уходящей вбок палубе, назвал написанную им книжку с кажущейся чрезмерной простотой - Nineteen Eighty-Four. Три слова, проговаривающие четыре цифры, стали с тех пор усилиями не так издателей, как читателей каноничными.

1984 в 1948.

1948 вообще был годом-знаком, заставившим тех же приметливых и чутких к знамениям американцев опознать в нём не год Крысы, а "the Year That Transformed America".

Трансформацию, метаморфозу, которую "чует", но не может выразить масса, изобразительными средствами или "Словом" перелагает на понятный обществу язык тонкая прослойка интеллектуалов, играющая роль мембраны между "верхами", которые хотят и могут, и "низами", которые иногда могут хотеть, иногда хотят мочь, но чаще всего ничего не хотят и мало что могут.

И с интеллектуалами, и с творцами в Америке дело традиционно обстоит очень хорошо и знаковый Nineteen Forty-Eight в этом смысле исключением не был, да и с чего бы ему было быть исключением. В 1948 году собиравшиеся в скромной, отделяемой тонкой стеной от китайской прачечной нью-йоркской квартире композитора и аранжировщика Гила Эванса молодые музыканты единомышленники (их лучше бы было назвать единозвуковиками) чьи имена (Майлз Дэвис, Джерри Маллигэн, Джон Льюис) ничего не трубили миру, не успевшему осознать, что он живёт в "сорок-восьмом", породили явление, одним лишь словом описанное как Cool, каковое выражение, в свою очередь претерпев метаморфозу, обернулось слэнговым словечком, даже и по сегодня выражающим степень исключительности и восторга.