Дверь в зеркало

– Не будем об этом, а? – глаза у мамы были тоскливые, и вдруг Антона охватило ощущение непоправимого горя, даже неожиданно заболело сердце. Наверное, все-таки сердце – не просто орган для перекачки крови, и душа человеческая помещается именно в нем. Он читал, кстати, что тело человека в первые секунды после смерти легче на несколько граммов, и кое-кто уже выдвинул гипотезу, что это из-за того, что тело покидает некая субстанция, которая не занимает места в человеческом организме; а если пойти еще дальше и предположить, что период полураспада этой субстанции – девять дней, а период полного распада – сорок...

Он помотал головой, отгоняя догадку, которая еще со вчерашнего дня не давала ему покоя, но сегодня сформировалась окончательно. Если это так, то... То он даже не знает, как ему дальше жить и с какими глазами просыпаться каждое утро, здороваясь с матерью.

– Наверное, пришло время тебе это сказать...

У Антона похолодело в желудке.

– Не надо, мам, – тоскливо попросил он, – не надо ничего говорить.

– Откуда ты знаешь, что я хотела сказать? – мать слабо улыбнулась, и от этой ее улыбки, больше похожей на гримасу, у Антона зашлось сердце.

– Я не знаю. Ничего я не знаю! Просто не надо, и все.

– Но ты ведь все равно узнаешь. Лучше уж от меня. Тебе ведь работать с Одинцовой...

Она наклонилась к кровати, чтобы обнять Антона, а он именно в этот момент приподнялся, и они больно стукнулись лбами, у матери на глазах даже выступили слезы.

Но она сразу стала дуть на ушибленный лоб сына:

– Господи, Антошка! Живой? Больно?

Антон обрадовался отсрочке. А потом, может, удастся как-то устроить, чтобы мать вообще не говорила об этом. Ведь если не сказать чего-то вслух, то, значит, этого как бы и нет.

Взяв его за макушку, она слегка откинула ему голову, разглядывая ушибленное место:

– Думаю, что шишки не будет. А вообще, до свадьбы заживет.

– Ма, а как тебе Таня? – спросил Антон, трогая небольшую припухлость на лбу, и видя, что у матери набухает такая же отметина. – Тебе надо челку зачесать вперед, чтоб было незаметно.

Мать достала из сумки пудреницу и осмотрела повреждение.

– Михрютки мы с тобой. Надо же, ты весь в меня.

Антон отвел глаза. Надо что-то говорить, чтобы не дать матери возможности открыть ему семейную тайну: не сказала бы, что он – не родной ей сын.

– Как тебе Таня? – настойчиво повторил он.

– Таня? Да ничего. Таня как Таня.

– Она тебе не нравится?

– Не нравится? С чего ты взял?

– А зачем ты губы поджимаешь?

Мать рассмеялась.

– А если я скажу, что не нравится, ты от нее откажешься?

– А тебе не нравится?

– Господи, да что ты заладил! Главное, чтоб тебе нравилась. А ты что, жениться собрался?

– Пока нет, но...

– Ну, если и соберешься, ради бога. Я тебе запрещать ничего не буду, да и как ты это представляешь? Что я паспорт спрячу или лягу на пороге, чтоб невестка не вошла?

– Чего, правда? – изобразил удивление Антон. – Тебе все равно, кого я приведу в дом?

– Нет, мне не все равно, только я считаю, что твой путь ты должен пройти сам. Я тебе устилать дорожку пальмовыми ветвями не буду. Но и воздух портить не собираюсь.

– А если она к тебе будет плохо относиться?

– Надеюсь, что ты ее приструнишь. Будем пороть невестку по субботам.

– А если она ко мне будет плохо относиться?

– К тебе? Подсыплем ей стрихнину в кофе, – мать заглянула ему в глаза. – Что-то мне не нравится твое настроение. Если ты не прямо завтра собрался привести домой жену...

– Нет, не завтра, – улыбнулся Антон.

– И не послезавтра? Тогда говори, что тебя гложет. Я же вижу, Антошка, что тебя что-то грызет. Если можешь, рассказывай. Если нет... Тогда давай я просто тебя пожалею.

Она обняла его, прижала к груди, и Антон неожиданно для себя расплакался. Прямо как маленький, как детсадовец. Позор какой! Но он не сумел сдержать слезы, намочил матери блузку, и теперь хлюпал носом.

– Та-к! – сказала мать. – Это уже серьезно. Колись. Я уже не отстану.

Поскольку Антон молчал, не решаясь начать разговор, мать стала выдвигать версии сама:

– Значит, так. Я скоро стану бабушкой?

– Не-ет, ты что! – испугался Антон. – С чего ты взяла?!

– Значит, нет. Уже легче, – она подумала немного. – Тебя уволили из прокуратуры?

– Пока вроде нет, – опасливо сказал Антон.

– Что же с тобой приключилось? Раз даже глаза на мокром месте?

Антон вдруг подумал, что если он сейчас прямо спросит у матери, а она честно ему ответит, то потом они сделают вид, как будто ничего не было. Или вот: он притворится, что потерял сознание, а когда очнется, скажет, что ничего не помнит. Отличная идея.

Зажмурившись и сжав изо всех сил уголок одеяла, как он до красных пятен сжимал что-нибудь в руке далеко в детстве, у зубного врача, чтобы отвлечься от боли и страха, Антон даже не проговорил, а, как ему показалось, прокричал:

– Мам, я – не родной вам сын?

– Что?! – мать удивилась так, что даже покачнулась на краешке кровати, где пристроилась, придя в палату.

– Скажу, только честно, я не родной вам? Вы меня усыновили? Я – сын Одинцовой?