Дверь, ведущая в ад

Интерьер спальни содержит в себе стены, оклеенные бумажными обоями в цветочек, тоже выцветшими и кое-где протертыми. На полу и на стене возле панцирной кровати – ковры, в некоторых местах имеющие проплешины, причиной которых тоже время или вездесущая моль. Напротив кровати – фанерный шифоньер с облупившимся лаком и матовым оконцем неизвестного назначения на двери. Возле кровати – тумбочка со светильником под неопределенного цвета абажуром. В таких вот спаленках очень спокойно спится…

Зала, или гостиная, довольно большая. В ней квадратный деревянный стол с резными ножками, который по случаю прихода гостей раздвигается в стороны, и на оголившиеся деревянные направляющие укладывается широкая некрашеная доска, входящая в комплект со столом. В обычных же случаях она используется как гладильная. Возле стола четыре стула, по одному на каждую сторону, спинки и сиденья обиты некогда синим ситцем в цветочек, кое-где протертым. Под столом – красно-коричневый ковер.

По одну стену от входа стоит сервант с зеркалом и телевизор со стоящей на нем рогатой антенной. По другую – диван с валиками и высокой спинкой. Он покрыт накидкой, и что с его обивкой – не видно. Возле дивана опять-таки вязаный серо-голубой коврик. Только уже не овальный, а прямоугольный. Два окна гостиной наполовину закрыты шторами до пола. Из какого они материала, догадаться трудно.

Правда, потолки были высокие, под четыре метра. Кое-где на них сохранилась лепнина, еще с тех, дореволюционных времен, когда дом, в котором проживал вышедший на пенсию следователь прокуратуры Николай Павлович Знаменский, был доходным, и в нем проживали чиновники средней руки и заложившие и перезаложившие свои имения дворяне. Говорят, в этом доме в одна тысяча двенадцатом году проживал на третьем этаже спившийся и вконец обнищавший московский дворянин Федор Гаврилович Кобылин, из того самого рода боярина XIV века Андрея Ивановича Кобылы, который был предком всех государей и императоров Романовых. За квартиру Федор Гаврилович решительно ничего не платил, но домовладелец его не выселял исключительно из благостного добросердечия, а главное – из уважения к фамилии и столь знатному и древнему роду. А на шестом, самом верхнем этаже снимала двухкомнатную квартирку известная в Москве футуристическая поэтесса Амалия Гринберг-Лавуазьян, написавшая героическую поэму про своего мопса Жоржика и эквилибристические стихи про ноздри, ушные раковины и грудь индийской махарани Индиры Деви. Надо полагать, жители этого дома гордились тем, что в нем до них проживали такие знаменитые личности.

Выслушавший добрые слова в свой адрес старик Знаменский уже без недоверия и каких-либо заминок провел меня на кухню и усадил на заметно шатающийся табурет, так что мне пришлось одной ногой делать упор в пол, чтобы обезопасить себя от того, что он не развалился под моим весом и я не рухну на крашеные доски.

– Так как, вы говорите, вас зовут? – тусклым взором посмотрел на меня Николай Павлович.

Я не сомневался, что имя он запомнил, просто решил перепровериться. Даже в столь преклонном возрасте в нем продолжал жить следователь. Вот она, старая школа!

– Аристарх Русаков, – ответил я опять-таки громко.

– А из какой вы газеты?

– Я не из газеты. Как я вам уже говорил, я – тележурналист, значит, с телевидения.

– Какого?

– Наш телеканал называется «Авокадо».

– «Авокадо»? – вскинул брови Николай Павлович. – Это еще что за название?

Я не стал объяснять старикану смысл названия, который вложил в него наш шеф, и сказал просто:

– Такой канал. – После чего добавил: – Не смотрите нас?

– Я, кроме первой и второй программ, ничего не смотрю, – ответил Николай Павлович не без гордости. – Ну, еще канал «Культура» иногда… Там интервью очень содержательные.

– Вас понял, – произнес я. – Так вот, Николай Павлович. Наш телеканал интересует дело маньяка Филиппа Бузько, промышлявшего своими гнусными делами в Измайловском парке с одна тысяча девятьсот девяносто третьего по девяносто седьмой годы. Насколько нам известно, это вы вели тогда расследование…

– Я-а, кто же еще, – кивнул Знаменский. – Это было мое последнее дело, поэтому помню все в деталях. Не вписался я, понимаете ли, в современные реалии, – вздохнул он. – Наверное, потому что на поводу у начальства никогда не шел, взяток не брал, дела по звонкам сверху или по просьбе руководства не разваливал… А ведь мог еще работать…

– Значит, вы его хорошо помните? – обрадовался я, пропустив мимо ушей про «современные реалии», начальство и взятки. Честный был следователь, по всему видно…

– Помню, – ответил Николай Павлович. – Мы вели это дело вместе с подполковником Томилиным.

– Расскажите, – попросил я. И включил диктофон.