Двери открываются

Уля много раз видела, как персонажи фильмов разрывают рубашки на тонкие полоски, чтобы благородно обработать чужие раны, или связать части плота, или… для менее разумных вещей. Со стороны все выглядело довольно просто, но Улина блузка отказывалась сотрудничать с фильмовыми реалиями: то ли была слишком крепко сшита, то ли материал, пусть и тонкий, был все-таки слишком плотным.

Что оставалось? Юбочная подкладка? Уля попробовала оторвать кусочек от нее. Подкладка оказалась даже хуже блузки.

Выдох, выдох. Вдо-о-о-ох. Вы-ы-ы-ыдох.

Оставалось лезть с кружкой в руках. Добраться до люка. Понадеяться, что помехи повлияют на болты разрушающе или хоть как-то ослабят их. И когда Уля выберется на крышу лифта… она хотя бы увидит горизонт. Или его отсутствие.

Уля стиснула кружку в левой руке и приготовилась подтягиваться на поручне, а потом застыла. Она ведь могла держать ее за ручку в зубах! Расположить помехами наружу, и вуаля!

Уля переложила кружку в другую руку, прицелилась и ловко ухватила ручку зубами. Пошевелила головой, чтобы проверить, не уронит ли. Керамический изгиб неудобно врезался в нёбо, и надолго Улю вряд ли хватило бы. Надо было спешить.

Уля вытащила кружку изо рта и, подвигав челюстью, вложила обратно. Зацепилась руками за поручень, подняла ногу…

Свет погас.

Уля чуть не упала: проскакала на ноге куда-то в сторону, врезалась в стенку, выронила кружку и зашипела – зеркальные осколки впились в ее босые стопы.

Страх перед темнотой вернулся, но Уля знала, что скоро привыкнет к ней. Оставалось надеяться, что этого хватит, чтобы добраться до люка. А прежде найти кружку и подождать, пока порезы на ногах перестанут пульсировать. Но сначала нужно было вытащить осколки и отыскать лодочки…

С зеркалом она разобралась довольно быстро, а вот привыкать к темноте глаза не хотели. Уля не видела собственной вытянутой руки, да что там – не видела даже, как машет пальцами перед самым своим носом. Навязчивые мысли шептали о том, что это не просто тьма. Это та самая тьма. Из прорехи.

Как думаешь, Уля, что случится с человеком, вокруг которого распахнет пасть голодная черная дыра? Даю подсказку: ничего хорошего.

Но время шло, а из тьмы ничего не появлялось. После нескольких заходов очень аккуратного рукоприкладства Уля отыскала лодочки. А вот кружки нигде не было.

Пару раз Уле показалось, что где-то впереди мелькают помехи, но, стоило пошарить там руками, пальцы натыкались лишь на стекло. А еще в лифте вроде бы стало душно. Но воздух не должен закончиться. Ведь не должен? Где бы она ни была, что бы с ней ни случилось, лифт продолжал двигаться внутри шахты, и воздуха там было если не навалом, то достаточно.

Впрочем, если Уля все-таки умерла…

Нет.

Она задрала голову: еле слышные звуки механического движения превратились в музыку сфер. В Планетарную сюиту Густава Холста. Ненаписанную мелодию номер десять, «Фаэтон», планету, от которой остался только вечно кружащийся пояс астероидов.

Уля перестала слышать стук своего сердца. Его вдруг выключили, как надоевшую песню. На мгновение ей показалось, что стены исчезли: на их месте поднялись загнутые металлические остовы, словно оставшиеся от взрыва. А за ними… за ними сотней звезд сиял космос. Что-то такое Уля увидела бы, будь она в самом деле в книжке Родари. Но стоило моргнуть, и звезды исчезли, сердце снова забилось, а тьма вернулась – накрыла волной.

Тьма – не всегда что-то плохое. В конце концов, без нее мир был бы совсем другим. Без нее и люди были бы другими – если бы вообще были. Темнота бывает уютной и безопасной: поддерживающими тенями позади нас, снизошедшим сном после долгого дня, местом, которому можно поведать свои секреты. Но эта тьма была другой. Холодной и безразличной.

Сражаться с темнотой можно не только с помощью огня. Любая тьма боится определенности. Она боится, как и все остальное на свете, что ее объяснят и она перестанет быть неизвестностью.

Уля открыла рот. Провела языком по зубам. В темноте они казались горными хребтами, которые выдали Уле по ошибке вместо рядов акульих резцов, подходивших ей куда больше. Вдох. Выдох.

Слова не клеились.

Что-то было во всем этом неправильное – что-то кроме падающего в никуда лифта, путешественников во времени и реки времен. Что-то, вертящееся на языке. Подкатывающее к горлу, словно…

В темноте лифта раздался гулкий стук. Кабину качнуло – и Улю вместе с ней. Где-то глубоко в толще воды затонувший корабль готовился завалиться на бок и упасть еще ниже.

Уля отпрянула в сторону, снова угодив руками на осколки, но на этот раз хотя бы не треснувшись затылком о поручень.

Что-то упало на крышу лифта. Что-то прямиком из фильма ужасов, и, если ты не увидишь его, то так и погибнешь в страхе.

Уля выпрямилась и прислушалась. Над люком действительно что-то двигалось.

Лифт мог остановиться в любой момент. Он уже проделывал это, когда Уля познакомилась со спешащей на интервью рукодельницей и когда оказалась в своем расходившемся по швам офисе. Может, он сделает это снова. До того как сквозь потолок прорвется тонкое лезвие щупальцев.