Двери в полночь

С трудом понимая, что делаю, я схватила со стола нож, который остался после вчерашнего ужина, и, собрав волосы в хвост, рубанула наискось. Мне было все равно, какой я стану, единственное, чего мне хотелось, — перестать быть ей. Перестать видеть это молчаливое напоминание о прошлом, которого не знала, перестать чувствовать себя виноватой в том, чего не могла изменить.

Короткие пряди рассыпались вокруг головы, попадая в глаза. Откинув в сторону нож, я сползла на ковер, поминутно стирая со щек дорожки слез.

Вернувшийся домой Шеф ничего не сказал. За что я была ему благодарна.

Это был мой второй самый трудный день. Потом медленно стало делаться легче — по чуть-чуть, по крохотному шажочку. Боль уходила, оставалась грусть. Так, день за днем, я возвращалась к обычной жизни.

Шеф часто оставался сидеть рядом со мной на кровати, дожидаясь, пока я усну, и рассказывал новости с работы. Сначала — просто факты. Дальше — какие-то истории и случаи. Потом — забавные ситуации. Мягко и аккуратно он подталкивал меня к той жизни, в которую рано или поздно мне предстояло вернуться. И я засыпала, чувствуя, что рядом со мной находится кто-то близкий и родной. Единственный, кого я могла назвать своей семьей.

4

— Черна? Давай, открой глаза, очнись…

— Ммнн…

— Ты вся горишь. Тебе не стоит спать сейчас. Черт, да у тебя температура, наверное, под сорок. Черт.

Меня колотит.

— Я сейчас отнесу тебя в ванную. Слышишь? Наберу холодной воды, может быть, тебе станет лучше. Если нет — поедем в Институт. Черт знает что с тобой такое происходит…

Я едва чувствую его руки под собой, когда он поднимает меня с кровати и несет через квартиру. Шум воды, потом погружение. Сначала я вздрагиваю от ледяного прикосновения, но постепенно делается легче.

Шеф опускает прохладную ладонь мне на лоб, и это дико приятное ощущение. Я с трудом открываю глаза. Чувство такое, будто туда засыпали угли — больно шевелить, больно смотреть, больно моргать, и я с тихим стоном снова закрываю их.

Провал.

Следующее, что я слышу, — тихий голос Шефа. Вода все еще касается моего тела, но она уже порядком нагрелась и не приносит того облегчения. Тихо мычу, пытаясь привлечь к себе внимание, и Шеф поспешно сворачивает разговор. Он наклоняется ко мне:

— Ты слышишь меня?

Я пытаюсь кивнуть, но затылок отдается адской болью.

— Открой глаза, если слышишь меня, нам надо выбираться из этого.

Осторожно приоткрываю веки. Самую чуточку. Шеф предусмотрительно выключил свет в ванной и поставил пару толстых свечек. Мне хочется смеяться от иронии ситуации: свечи, ванна, мужчина и женщина! Больной оборотень и… черт-те кто.

— Черна, я говорил с Борменталем. Когда ты последний раз превращалась?

Вот он, вопрос, на который мне совсем не хочется отвечать. Совсем.

С трудом разлепить потрескавшиеся губы. На трещинках выступает кровь.

— Не помню.

— Точнее?

— Пару месяцев назад?

— А по-моему, еще раньше, — пауза. Я смотрю на него и вижу складку между русых бровей. Кажется, он и правда озабочен. Надо же. — У тебя ломка. Тебе надо превратиться. Почему ты этого не делаешь?

Вот оно. Точка невозврата.

Я прикрываю глаза, потому что мне не хочется видеть выражение его глаз в тот момент, когда я произнесу ответ. Я глубоко вздыхаю, и вода надо мной колышется — забавно, я только сейчас понимаю, что все это время Шеф одной рукой прижимает меня к дну ванны. Точно, полые кости… Почему-то эта картина, которая отпечатывается в мозгу до того, как я закрываю глаза — рука Шефа в белоснежной рубашке, удерживающая меня под водой, этот намокший рукав, который он даже не завернул, — все это навевает на меня странное ощущение покоя, и я наконец произношу, еле слышно, ободранным горлом:

— Я не могу. Больше не могу.

Когда я вновь прихожу в себя, мир кажется уже не таким ужасным местом. Голова болит, и тело ломит, но не так сильно, как раньше. Я лежу на прохладных простынях, и меня сковывает такая слабость, что я не могу пошевелить даже рукой.

Воспоминание о признании наваливается свинцовой плитой, и на глазах выступают слезы. Теперь для меня все кончено — кому нужен оборотень, который не может обернуться?

— Знаешь, мне начинает казаться, что ты слишком часто плачешь в моей постели — какая-то неприятная привычка, — он садится на край рядом со мной и смотрит долгим внимательным взглядом. Я не отвожу глаз, но сил хватает только на то, чтобы чуть повернуть голову. — Ты думаешь о том, что с тобой будет?

Я осторожно киваю, все еще помня про адскую боль в затылке.

— Ну, если ты так и не превратишься, то скорее всего просто сойдешь с ума, — его голос так спокоен, что это почти бесит. Спокоен как всегда, когда он говорит с кем-то и объясняет неприятные вещи. Там, в ванной, удерживая меня под водой, он был совсем не таким. — Причем в крайне неприятной для тебя обстановке. Ты знаешь, что оборотни могут выдерживать температуру до сорока пяти градусов? Ну так вот, твое тело может разогнаться до пятидесяти, а то и больше. У тебя просто вскипит мозг. Не смотри на меня так, мне надо, чтобы ты поняла всю серьезность ситуации.

Я внезапно всхлипываю.