Двери в полночь

— А вот плакать не надо. Хотя, может быть, и надо — я не знаю точно, что спровоцирует твое превращение. Черна, — он наклоняется ко мне, сверля взглядом, — ты только не думай, что ты первый оборотень, у которого проблемы, ладно? Мы тебя превратим.

Во мне зарождается крохотный огонек надежды. Я готова на что угодно. Все равно вряд ли будет хуже того, через что я уже прошла.

— Правда? — Я чуточку улыбаюсь.

Шеф тоже чуть улыбается, и напряжение спадает.

— Времени у нас мало. Борменталь сбил тебе кое-как температуру, когда она перевалила за 42 градуса, но ты понимаешь… — Он серьезнеет, и складка возвращается на свое уже привычное место меж идеальных бровей. — Я не знаю, что сможет заставить тебя превратиться. Но мы найдем. Ты превращалась с похорон?

Я невольно отвожу взгляд, как будто сделала что-то плохое:

— Нет. Пыталась, но не получалось. Ты говорил, что оборотнями движет ярость, но ее во мне больше нет. Все тонет в…

— Грусти?

Осторожно киваю.

Шеф молчит. Он прикусывает губу, и это мимолетное движение кажется настолько человеческим, настолько непохожим на него, что меня вдруг пробирает смех.

Голова начинает кружиться, и я проваливаюсь в сон. Последнее, что я чувствую, — его руку, легко гладящую меня по волосам.

Дождь снаружи лил с такой силой, что это было слышно даже через наушники с орущим в них роком. Кое-как поднявшись с постели, я проковыляла к открытому окну и опустилась на подоконник, прижавшись лбом к холодному стеклу.

— Зачем ты встала? — Из темного угла появился Шеф в своей неизменной чуть светящейся в темноте белой рубашке.

— Ты хоть иногда спишь? — Я смотрела на ночной город, следя, как крупные капли летят вниз.

— Я уже достаточно выспался за свою жизнь, — он подошел ко мне и положил прохладные руки на плечи. — Пока ты болеешь, я вполне могу покараулить.

Я молча накрыла его руку своей, не отрывая взгляда от улицы. Я так и не могу превратиться, и температуру уже не удается сбить.

— Я умру?

Он вздохнул за моей спиной и уткнулся мне в макушку подбородком:

— Не для того ты выжила после прямого удара в сердце, чтобы сейчас умирать от температуры и невозможности обратиться. Но… ты очень стараешься.

Я хмыкнула:

— Твое чувство юмора меня всегда восхищало.

— От того, что я буду заливаться тут слезами, никому легче не станет.

Я обернулась, чуть пошатываясь от головокружения.

— Ты бы плакал, если бы меня не стало? — Мне не удалось сдержать улыбку, и Шеф это оценил:

— Ох уж мне эти оборотни! — Он приложил сладостно-прохладную руку мне ко лбу. — При смерти, а все равно флиртуете!

Улыбка упала с моего лица и разбилась. Я подняла на Шефа глаза, пытаясь разглядеть его лицо в свете уличных фонарей:

— А ведь у меня никого нет. Шеф, ты понимаешь, что, если меня не станет, вам даже сообщать никому не придется! — Я стремительно скатывалась в истерику, но не могла остановиться. — У меня, кроме тебя, никого нет! — Я шумно всхлипнула, и этот звук как будто перекрыл шум дождя. — Даже Оскар меня бросил!

— Тш… — Шеф обнял меня и прижал к себе, но я все никак не могла остановиться. Он начал покачивать меня из стороны в сторону, как маленького ребенка, осторожно поцеловал в лоб. Я чувствовала себя такой беспомощной, такой одинокой, что внезапно для себя самой потянулась вперед, ловя это столь редкое для меня теперь ощущение ласки.

Он коснулся губами виска, заплаканных глаз, щеки, губ…

Я отстраненно отмечала, что происходит что-то не совсем нормальное и обычное, но все эти факты падали в какую-то вязкую горячую вату, которая заполняла меня и не давала ничему пробиться к сознанию.

Шеф легко поднял меня на руки, как уже не раз делал в последнее время, и снял с подоконника, на секунду оторвавшись и заглянув мне в лицо. Взгляд у него был странным, а вечно холодные голубые глаза будто горели каким-то внутренним светом.

Он отступил от окна, прижавшись щекой к моей опущенной ему на грудь голове. Несколько шагов в темноте — и мы оказались на крыше, под тяжелыми каплями дождя и ласковым лунным светом. Я успела заметить, что пейзаж вокруг совершенно мне незнаком, здания выглядят непривычно, а вдалеке виднеется гора.

Поставив меня на ноги, он коснулся пальцами моей щеки, убрал за ухо стремительно намокающие волосы.

— Я не могу позволить тебе умереть, — на его лице вдруг отразилась такая боль, что у меня заболело в груди. — Не сейчас. Не тебе, — он попытался улыбнуться, но только дрогнули уголки губ. — Не после всех этих лет.

Я молчала, пытаясь осознать происходящее. Футболка, заменяющая мне ночную рубашку последние недели, промокла и выставила напоказ исхудавшее тело. Шеф опустил взгляд и медленно провел пальцем по выступившим ключицам, по впадине у талии. Потом наклонился и коснулся губами моей шеи, где-то в том самом месте, от которого сердце ухает и сбивается с ритма.

— Прости.

С этими словами он обнял меня и рухнул с крыши вниз.

— Знаешь, это было рискованно.

— Знаю, — Шеф оглянулся, следя, как я осторожно отдираю его белоснежную некогда рубашку от его же окровавленной спины. — Но ты никак не хотела поправляться мирными путями.