Двери в темное прошлое

Можно, конечно, встретиться с Любой и Виолеттой, которые повсюду ходят парой, но где они сейчас, неизвестно. И где проживают обе, Марина тоже не знала. Конечно, можно предположить, что обе сейчас в пивной палатке возле пруда. Там или нет, но просто пройтись по улице, чтобы сменить обстановку, не помешает.

За своим забором писатель громко разговаривал с кем-то по телефону.

— Да мне плевать на твой постмодернизм. Навыдумывали всякие слова, чтобы оправдывать бездарность. С точки зрения постмодернизма между гениальным автором и ленивым графоманом нет никакой разницы. У твоих ненаглядных постмодернистов нет стиля, нет сюжета, нет смысла в самом произведении, нет смысла никакого ни в существовании героев повествования, ни в самом повествовании вообще. Нет никакого действия! Каждый раз складывается такое ощущение, что, работая над книгой, очередное новое утро бездарный писатель просыпается в беспамятстве и начинает писать следующую книгу, никак не связанную с предыдущей, а потом лепит из бессмысленных кусков какой-нибудь роман — беспощадный в своей тупости. А потом уж влюбленные в свой ум критики эту книгу называют несусветным вкладом в мировую литературу… Кто?.. Джойс? А ты хоть один его роман дочитал до конца? Ну и что… Это то же самое, что утверждать, что «Черный квадрат» — величайшее произведение мировой живописи. А где там жизнь? Где световоздушная среда? Где сочетание красок, игра тени и света?.. Где сюжет? Где остановленное прекрасное мгновение вечности? Что? Набоков — постмодернист? Окстись, батенька! Ведь ты литературовед! Признаю, что Набоков — талантливый человек, великолепный стилист, что отсутствует у постмодернистов напрочь. Он понимает, что единственная возможность не быть сожранным своими желаниями и низменными инстинктами — это описывать их. Набоков препарирует своих героев, как патологоанатом. «Лолиту» читать без отвращения невозможно, как будто находишься голым в анатомическом театре. Набокова никто бы не знал, не окажись его рукопись в «Олимпии-пресс», издававшей полупорнографические романы. Нормальный человек не понес бы туда ничего вообще. А задавленному комплексами надо было выплеснуться… Я за городом сейчас живу, тут по соседству поэт один обитал. Так этот поэт принес мне как-то свою повесть. Я открываю и читаю первую строку: «Осень в этом году выдалась подлая: пришла раньше срока со всеми своими гадостями, а потом застряла, как казалось, навечно. Снега ждали, словно манну небесную, и только к декабрю просыпалась на поля, размякшие от лени, какая-то крупа. Да и та вскоре растаяла». Все! Можно заканчивать, потому что это начало гениально. И на таком уровне всю повесть сделать не удастся никогда даже величайшему гению всех времен. Но я дочитал, а потом хотел пойти и застрелиться в своем подвале, потому что понял, что так не могу писать, как этот тихий деревенский философ… Что? Да пошел ты!

Марина осторожно отошла от калитки и повернула к дому. Писатель сказал, что он хотел тогда застрелиться в своем подвале. Значит, у него тоже есть оружие. Хотя Максим так и говорил, что винтовка у писателя есть.

За спиной скрипнула калитка, и голос Карсавина позвал ее:

— Мариночка!

Она обернулась.

Сосед смотрел на нее с самым приветливым выражением, как будто он не ругался только что по телефону с кем-то. Волосы на его голове были влажными, вероятно, он только недавно вернулся с берега пруда, где успел окунуться.

— …А мне показалось вдруг, что кто-то стоит за забором. Не знаю, почему так показалось. А это и в самом деле вы. Что же не заходите: у меня же две банки вашего меда! Заходите, заходите!

Он замахал руками, приглашая ее на свой участок.

— Я ненадолго, — предупредила Лужина, — муж должен скоро вернуться.

Но они дошли вместе до крыльца, писатель очень лихо для своего возраста вбежал по ступенькам, продолжая говорить:

— Сегодня целый день в окно смотрел: ничего в голову не лезет. Машины проезжают, люди проходят, птички чирикают, а бедного Лени нет больше… Кстати, а кто к вам приезжал сегодня?

Он говорил уже из дома, и потому оставшаяся на крыльце Марина крикнула:

— Следователь из Москвы. Но не ко мне, а к Максиму. Расспрашивал все…

— Что же вы кричите, — обернулся, успокаивая ее, Карсавин, — ну, и что вы ему рассказали?

— Что видела, то и рассказала… Он спросил еще: у кого из соседей ружье имеется.

Это было неправдой: следователь и так это знал.

— У меня имеется, — не стал отпираться писатель, — карабин полуавтоматический «Сайга». Мне его в Ижевске преподнесли на встрече с местными читателями. Но это давно было, я из него и не стрелял даже. Разве что пару раз. Иногда смазываю его и снова прячу. Так что, им уже известно, из какого оружия убили несчастного Ленечку?

— Вероятно, известно, но следователь не особенно распространялся на эту тему.

Карсавин наконец скрылся в прихожей, но тут же вернулся на крыльцо и протянул Марине пакет с банками.